— Правильно, правильно! Фазыл — настоящий парень! — поддержал бригадира Хаитбай-ата.
Встала Мухаббат.
— Товарищ Халмурадов, — обратилась она к секретарю парткома. — Можно мне сказать?
— Говори, Соловейчик, говори!
Мухаббат отделилась от группы подбадривавших её девушек, подошла к мужу, взяла из его рук палку и, глядя па сидевшего у деревянной колонны Максума-бобо, заговорила:
— Дядя, если вы сейчас, при людях, не докажете мою вину, я вот этой палкой Рустама размозжу вам голову!.. И не посмотрю, что вы брат моего отца, прахом его же и клянусь! Предупреждала я вас об этом раньше или не предупреждала?..
— Да… — Максум-бобо еле выдавил из себя это короткое слово и на всякий случай подвинулся поближе к выходу.
— Вы дали мне публичную пощёчину своей подлой клеветой!
— Да, — повторил хрипло Максум-бобо.
Халмурадов поспешно встал, чуть ли не подбежал к Мухаббат и забрал у неё палку.
— Держи себя в руках, Мухаббат, — заботливо посоветовал он.
— Держать себя в руках?!. Думаете, легко это? Пусть докажут, если я хоть в чем-нибудь виновата. Встаньте, дядя, и повторите перед всем народом то, что говорили мне тогда!
Будто и в самом деле собираясь встать, Максум-бобо шевельнулся, доже попытался было опереться рукой о топчан, но снова сел и поднял глаза на Мухаббат. Лучше бы она в них не глядела! Не по себе стало, передёрнуло от этих глаз: испуганных и злобных, просящих и выжидающих. В коротком взгляде на племянницу словно настежь, до самого дна распахнулась вся душа Максума-бобо. И Мухаббат поняла, увидела: ничего в ней, в душе этой, не изменилось.
— Чего же вы молчите? — Мухаббат сделала к старику ещё шаг.
— Не смей на меня кричать, девчонка! — перешёл вдруг на визг Максум-бобо. — На кого кричишь?!. Вот она, нынешняя молодёжь! Слова ей не скажи… А кто тебе скажет, кто, если не я? Думаешь, посторонним, вот этим всем, что собрались сюда, как в цирк… — он повёл жёлтой трясущейся рукой по чайхане, — думаешь, им до тебя дело есть? Как же!.. Нет, вы только гляньте, правоверные, какие времена настали! — всё более распаляясь от всеобщего молчания, кричал Максум-бобо. — К ней с отеческими наставлениями, её как родную дочь от опрометчивого шага предостеречь хотят, а она… Про какую — то «пощёчину» плетёт. Может быть, и ты мне, старику, хочешь пощёчиной ответить? Так ударь! Ударь, если рука поднимется на того, кто тебе родного отца заменил. Вот и будем квиты: мне на старости лет позор, а тебе — как там у вас на собраниях говорят?.. — моральное удовлетворение. Эх, ты!..
Мухаббат в растерянности отступила.
В чайхане стало ещё тише, до того тихо, что слышно было, как хрипло дышал Максум-бобо да несколько раз злорадно хихикнул Мирабид.
И тут раздался твёрдый и решительный голос тётушки Хаджии:
— Бей, голубка моя, бей! Да её одну, а две затрещины влепи ему, паскуднику! Вон как заговорил! Ждите от него покаяния…
Мухаббат и в самом деле занесла было руку для удара, но в это время послышался предостерегающий возглас Рустама:
— Не смей!
— Ладно уж, не бей, не пачкай рук, — согласилась с сыном и тётушка Хаджия. — Пусть его аллах разразит, сплетника козлобородого!..
— Ильяс-палван идёт! — крикнул вдруг кто-то.
Максум-бобо даже подскочил на месте и с ужасом уставился на дверь. Сразу вспомнилось давнее: «У меня хоть одна рука, но рука!» Вспомнилось, как в этой же чайхане опозорил его этот проклятый почтарь. А теперь от него и вовсе добра не жди. Жёлтая борода Максума-бобо мелко тряслась.
Чайхана содрогнулась от общего хохота.
Никакого Ильяса-палвана, конечно, не было, но все знали, как боялся однорукого богатыря старик. А Максум-бобо между тем продолжал испуганно озираться, вытирая своим неизменным зелёным платком выступившие уже не на жёлтом, а на посеревшем лице крупные капли пота.
— Ну, так как же, кого с кем и где вы видели?
Максум-бобо собрался было подняться, но только встал на колени и замер, будто поджидая кого-то. Не дождавшись, проговорил сдавленно и хрипло:
— Хайдарали, выкладывай, где и что ты видел! Не мне же одному отдуваться.
— Максум-бобо совсем, видать, с ума спятил. Никого мы и нигде не видели! — крикнул вдруг Мирабид.
— Ах, «мы»?! — поймал Мирабида на слове Джамалитдин-ака. — Вы, значит… — И уже обращаясь ко всем собравшимся: — Ну что, не говорил я? Сплетня эта исходит от Хайдарали с Мирабидом. Это они в кишлаке постоянно воду мутят, в душах людских ковыряются.
— Джамалитдин прав, — поддержал бригадира Тешабай-ата. — Вся грязь, все наветы от них.
Джамалитдин-ака между тем продолжал:
— Товарищ председатель, товарищ парторг, у меня есть предложение выгнать всех троих из колхоза!
— Правильно, правильно! — горячо поддержали бригадира все собравшиеся. — И не только из колхоза, но и из кишлака. Гнать их отсюда в три шеи, чтобы и духу их поганого здесь не было!
Но тут с неожиданной даже для себя смелостью вскочила с места Каромат.
— Я тоже хочу сказать несколько слов, если разрешите. Похоже, нельзя мне сегодня молчать.
То ли оттого, что все сразу повернулись в её сторону, то ли оттого, что перед таким скоплением народа она выступала впервые в жизни, но Каромат сразу почувствовала в ногах, во всём теле какую-то предательскую дрожь и слабость. Даже дыхание перехватило. Гулко стучало в висках, щёки пылали жаром.
— Говори, доченька, говори, — поддержал девушку
Хаитбай-ата. — Не волнуйся, не торопись, мы все тебя внимательно слушаем.
Халматов глянул на Каромат и сразу понял, в каком она состоянии. Поэтому тоже подбодрил:
— Говори, Каромат, не стесняйся. Все сидящие здесь — свои люди.
Каромат справилась с волнением, взяла себя в руки. Голос её, едва она заговорила, выровнялся и окреп.
— Я, товарищи, не могу присоединиться к мнению, высказанному Джамалитдином-ака. Ну, выгоним мы их из колхоза и даже из кишлака… А дальше что? Куда им деваться? А потом они ведь и те места, куда мы их выгоним, или куда они сами отправятся, тоже испоганят. И нам же за них стыдно будет. Нет уж, давайте не будем их прогонять, никому забот и хлопот прибавлять не будем. Самое лучшее, на мой взгляд, всех троих отдать под суд! Они не только клеветники, за ними ещё кое-какие грешки водятся. Например, все трое — сторонники феодально-байского отношения к женщине. Хайдарали женился на девушке, которая закончила медицинский техникум и получила диплом фельдшера. Но ни одного дня она не работала по специальности, потому что муж ей, видите ли, этого не разрешил. Бедняжка поблекла вся, как сорванный цветок вянет. Для этого наше государство её учило?! А дочь Тешабая-ата — Гульчехра?..
При этих словах Тешабай-ата горестно вздохнул:
— … Как она в колхозе работала? Завидно было! А сейчас словно птица в клетке. Мирабид её в прислугу, в домашнюю рабыню превратил. Тешабай-ата это видит и знает, но всё ждёт, когда «совесть» в зяте заговорит. Заговорит она у него, как же, когда он понятия не имеет, что такое совесть! Ждите!
— Ты меня, активистка, не трожь! — с хмельной злостью заорал Мирабид. — Моя жена, что хочу, то с нею и делаю.
— Слышали? Вот это и называется феодально-байским отношением к женщине. «Моя жена!.. Что хочу с ней, то и делаю!» — передразнила она Мирабида. — Нет уж, не те времена! На такого «собственника», как ты, управу сейчас найти нетрудно. Нет, вы слышали?! — никак не могла успокоиться Каромат. — А мы ещё надеемся, что у таких низких людей совесть заговорит. Боюсь, совсем напрасно надеемся.
— Каромат права, — первым поддержал девушку не кто иной, как Джамалитдин-ака. — Я, признаться, об этом и но подумал. Да, кажется, другого выхода, кроме как в суд на них подать, у нас нет.
Джамалитдин-ака, Ахмаджан-ака, Халмурадов и ещё несколько человек отошли в угол чайханы, где не было народу, чтобы посоветоваться, какое же в сложившейся обстановке принять решение. Наконец пришли к единому мнению. Халмурадов обратился к собравшимся:
— Товарищи, нам кажется, мы должны принять сегодня такое решение: считать членов колхоза Мухаббат Шакирову и Фазыла Юнусова жертвами грязной и злобной клеветы. По согласованию с районным комитетом потребительской кооперации Мирабида Мирхамидова от обязанностей заведующего магазином освободить. На его место мы сами подберём человека.
В чайхане раздались дружные аплодисменты.
— А дело по обвинению всех троих в злостной клевете передать в суд.
— Ура! — раздались ликующие голоса девушек.
Все, как один, сидевшие в чайхане, невольно улыбнулись.
Долго ещё не расходились колхозники, долго ещё продолжались в чайхане горячие споры. Но решением собрания были довольны все без исключения. Кроме, конечно, Максума-бобо да Мирабида с Хайдарали.
