— Не верю, — тихо сказал он, — просто не верю.
— Не хотите ли немного бренди, мистер Дэнби? — Радклиф тронул Филиппа за руку. — Я принесу вам чего-нибудь?
Филипп сидел как в воду опущенный. На его совершенно белом лице читалась страшная боль, словно ему нанесли смертельный удар, и он не понимает, почему до сих пор жив.
— Принесите же бренди! — резко бросил Кристос.
Радклиф направился к мини-бару, и Горовиц положил руку на плечо Филиппу.
— Мне очень жаль, мистер Дэнби, я действительно сожалею.
Филипп захлопал глазами, но вряд ли что-либо разобрал. Казалось, он потерялся, впал в отчаяние. Кристос взял у Радклифа бренди и влил Филиппу в рот.
— Спасибо, — прошептал Филипп. Он пытался улыбнуться, но его губы лишь скривились в гримасе отчаяния и боли.
— Может, пока не продолжать, — Кристос сжал его плечо.
Филипп покачал головой:
— Нет, лучше выслушать все. В конце концов, может, вкралась какая-то ошибка. Я же присутствовал при рождении Аннализы, видел, как она входила в мир. — И только когда Филипп и Кристос встретились взглядами, до каждого дошло, что Октавия…
— Не может же она, — глаза Филиппа в ужасе округлились. Он повернулся к Горовицу. — Вот где собака зарыта: моя жена всегда знала о связи Аннализы и Люка. Она бы не позволила… Боже мой! Она бы не позволила ей начаться, если Люк отец Аннализы.
— Сомневаюсь, мистер Дэнби, — мрачно заключил Горовиц, — именно этого ей и хотелось.
Кристос ошеломленно уставился на него.
— То есть собственная мать Аннализы позволяла ей находиться в любовной связи с Фитцпатриком, зная, что она его дочь?
— Да, мистер Беннати.
Кристос снова повернулся к Филиппу, тот, сгорбившись, обхватил голову руками.
— На какой же женщине вы женаты? — в ужасе пробормотал Кристос. — Что это за мать?
Филипп не отвечал, но ответа и не ждали. То, что проделала Октавия, словами определить невозможно.
— А Аннализа об этом знает? — спросил Кристос Горовица.
— Не знаю, — ответил он.
— Думаю, она знает, — перебил Филипп, и они увидели, как сквозь пальцы Дэнби текут слезы. — Так вот в чем причина самоубийства, — продолжал он, — вот почему она была такой с матерью и Люком.
— О Боже! — пробормотал Кристос.
— Я думаю, — сказал Филипп, — поднимая голову и пристально глядя на Горовица, — вам лучше начать с самого начала.
— Да, конечно, — согласился тот.
Усевшись на стул, он посмотрел на Радклифа и Кристоса, как бы призывая их к вниманию. Радклиф сел, Кристос закрыл окно, чтобы не мешал уличный шум.
— Я знаю Люка Фитцпатрика несколько лет, — начал Горовиц, когда Кристос повернулся и привалился к оконной раме. — Его сестра Сиобан Фитцпатрик в моей клинике.
— Сиобан? — повторил Филипп.
— Вы слышали о ней? — с явным удивлением спросил Горовиц.
Филипп кивнул:
— Он как-то невнятно упоминал о ней, и мы никогда не могли понять, кто она, и не знали, что у него есть сестра.
— Мало кто знает, — подтвердил Горовиц. — Она у нас с 1985 года, тогда Фитцпатрик впервые привез ее в Англию. До этого она находилась в частной клинике в Ирландии. Фитцпатрик о ней молчал. Он не хотел, чтобы кто-нибудь узнал.
— Узнал о чем? — спросил Кристос.
Горовиц взглянул на Радклифа.
— Сиобан Фитцпатрик, — повернулся он к Филиппу и Кристосу, — по сути мертва уже двадцать лет.
Кристос и Филипп уставились на него.
— Она не смогла выдержать той жизни. Видите ли, оба — и она, и Люк… — Он глубоко вздохнул, — Сиобан и Люк оказались жертвами наихудшего варианта насилия над детьми из всех известных мне случаев.
Кристос с Филиппом оцепенели от ужаса. Никто из них не предполагал ничего подобного.
— Что с ними произошло в детстве, смог объяснить только Люк, — продолжал Горовиц. — Сиобан больше не говорит. Их отец, главный виновник происшедшего, отсидел в тюрьме за свое преступление и вышел в 1985 году, как раз когда Люк привез Сиобан. Он умер в том же году.
— А что с братьями Люка? — спросил Филипп.
Горовиц покачал головой:
— У него нет братьев. Только Люк и Сиобан росли на отдаленной ферме на юге Ирландии. У родителей. Люк был на восемь лет старше Сиобан. И насколько он помнит, до рождения Сиобан ничего не происходило, все началось, как он думает, когда Сиобан исполнилось пять лет. Он не уверен, что именно столько. Он просто помнит, она была очень маленькая, когда однажды он застал отца, трогавшего ее так, как Люк понял, было нехорошо. Когда Люк попытался вырвать Сиобан у отца, тот накинулся на него и избил до потери сознания. Потом отец стал бить его регулярно, при этом он получал удовольствие, Люк нутром чувствовал. Но крепче всего в его памяти засела реакция матери — она стояла и смотрела.
— Сиобан очень скоро стала жертвой насилия. Отец незаслуженно наказывал их, связав друг с другом, чтобы дети не могли себя защитить. Их привязывали во дворе на несколько дней за шею, как собак, не кормили, ставили перед ними только миску с водой — лакать, потом принуждали к отвратительнейшим формам сексуальных отношений с отцом, за что давали поесть. Мать, я думаю, так боялась мужа, что не вмешивалась, не пыталась остановить, она даже не сопротивлялась, когда муж заставлял Люка вступать в половую связь с ней или Сиобан. Причем всеми способами… Во время этих актов Филипп Фитцпатрик… — Он умолк, когда глаза Филиппа при упоминании его имени сверкнули. — Да, такое совпадение, — кивнул Горовиц, — но об этом мы поговорим позже, — во время этих актов Филипп заставлял или свою жену или дочь умолять Люка продолжать, используя слова, которые я не осмелюсь произнести. Достаточно сказать, все ругательства, ему известные, Филипп Фитцпатрик передал детям. Эти слова били по примитивным инстинктам Люка, и даже несмотря на весь ужас и отвращение, Люк возбуждался с их помощью и был способен исполнить требования отца. Во время наших бесед Люк рассказал, что ему до сих пор необходимо слышать от женщины площадную брань, чтобы заниматься с ней любовью.
Люк терпел до шестнадцати лет. Потом убежал. В Англию, в Лондон. В таком большом городе, он был уверен, отец его никогда не отыщет. Он нанялся носильщиком в «Савой». Он оставался симпатичным парнишкой даже после всего происшедшего, в нем сохранился ирландский шарм, который, вероятно, и обеспечил ему будущее. Без сомнения, именно это качество привлекло к нему внимание одной леди, жившей тогда в отеле в ожидании завершения ремонта ее лондонского дома. Имя ее не важно, Люк делает вид, будто не помнит. Но что он помнит, так это возраст женщины — она старше его на тридцать лет, и ту жизнь, в которую она его ввела. Высший свет Лондона, театральные премьеры, королевские приемы, благотворительные балы, Аскот, Глиндберн и так далее. Они летали отдыхать в чрезвычайно дорогие места, в самые экзотические, и когда она наконец въехала в свой особняк в Белгрэйвии, она забрала и Люка. Она отправила его на уроки дикции — смягчить ирландский акцент, на курсы журналистики, чтобы продвинуть молодого человека интеллектуально. Она потратила небольшое состояние, чтобы одеть его и отшлифовать, дабы с гордостью представлять друзьям на вечеринках. На одной из них он и встретился с двадцатитрехлетней Октавией Фаррингтон Дэнби.
Горовиц остановился, Кристос и Радклиф повернулись к Филиппу, но его лицо было непроницаемым.
— Продолжайте, — тихо сказал он.
— Ну если верить Люку, они с Октавией сразу почувствовали влечение друг к другу. Он не знал тогда, что она замужем, но признается, если бы и знал, это бы его не остановило. Были вы на вечеринке сами или нет, но, исходя из того, что Люк рассказал о вашей жене, для обоих это не имело бы значения.
— Что именно?
Горовиц провел пальцем за воротником рубашки, он впервые почувствовал себя неуютно. — Ну я думаю, что мораль вашей жены может быть не…
— Я полагаю, мы уже довольно четко установили, что моя жена абсолютно аморальна, — вмешался Филипп, — и позвольте заверить вас, доктор, ничто из того, что вы можете о ней рассказать, меня не удивит.
— Понятно, — бесстрастно сказал Горовиц. — Так вот, Люк уверяет, что они с вашей женой в тот же вечер имели сексуальную связь в туалете хозяйки дома. К тому времени Люку исполнилось восемнадцать лет, но нормальные интимные отношения у него были только с его наставницей. Он никогда не знал женщины своего возраста и с самого начала был буквально одурманен вашей женой. Они встречались каждый день три недели подряд, ну а потом ситуация чрезвычайно изменилась. Прошло два года, как Люк оставил дом, но он никогда не переставал помнить о Сиобан. То, что он бросил сестру на произвол отца, не давало ему покоя и, похоже, не дает и сейчас. Через несколько недель связи миссис Дэнби стала выказывать несколько необычные сексуальные предпочтения, и весь кошмар прошлой жизни Люка в Ирландии снова навалился на него. Миссис Дэнби просила о том же, что отец Люка заставлял его делать с матерью и с Сиобан. Смущенный Люк терял ориентацию. На этой стадии он все еще считал себя состоящим в любовной связи с миссис Дэнби, но впервые почувствовал, что это не она, а кто-то из его детства. Миссис Дэнби очень возбудилась от рассказа Люка и заставила его продемонстрировать все, что он мог. Другими словами, она оживила кошмар прошлого. И чем больше он вспоминал, тем больше в голове мутилось. В конце концов, хотя он все еще был сексуально одержим миссис Дэнби, он возненавидел ее и затосковал по Сиобан. Когда он занимался любовью с миссис Дэнби, ему часто представлялось, что он с Сиобан или с матерью. А миссис Дэнби делала все возможное, чтобы его иллюзии подкрепить. Приходя в себя, он понимал, что это не Мери и не Сиобан Фитцпатрики, а миссис Дэнби. Она смеялась и издевалась над ним, над его извращениями, Люк бил ее, а именно этого она и хотела. Люк бил ее, а она называла его папой и просила прекратить. Точь-в-точь как в детстве, и я думаю, в это время в голове Люка произошло замещение — он как бы слился с образом отца.
