— По-моему, мы тепло попрощались. Он обещал позвонить сегодня утром, но интуиция подсказывает мне, что я не дождусь его звонка. Он соврал мне, тетушки.
— Может, просто не посмел сказать правду? — спросила Капа.
— Все может быть. Но уличать его во лжи или помогать я не имею ни малейшего намерения.
— Я понимаю тебя, деточка, — вздохнула Липа. — Может, лучше, чем мне хотелось бы.
— Он так и не сказал мне, что любит меня.
— Может, у него не было такой возможности? — уточнила Капитолина.
— Была.
— Тогда я очень в нем разочарована.
Татьяна возразила:
— И зря. Почти два месяца счастья — это намного больше того, на что может рассчитывать любой человек.
* * *
Она отправилась к Александру этим вечером не столько от того, что тосковала по нему, сколько повинуясь внутреннему ощущению, что ветер перемен уносит ее все дальше и уже пришло время расставить все точки над «i». Она ждала этого разговора, хотя и не радовалась ему, предвидя основную его канву. И легкая грусть охватывала ее при воспоминаниях о том, как несколько лет тому все было иначе и она думала тогда, что это — навсегда.
Говоров смотрел, как она хлопочет в его кухне, и напряженно размышлял. Он любил ее, любил, может, даже больше, нежели прежде. Теперь их связывали и пятилетнее прошлое, и привычки, и общий успех. Правда, при воспоминании об успехе его высокий лоб омрачался какой-то тенью.
— Ты мне не хочешь объяснить, откуда у тебя столько именитых знакомых, — начал он разговор о том, что томило его все дни, прошедшие после открытия выставки. — И почему ты не поставила меня в известность?
— А тон, — весело отвечала она, — тон как изменился. У тебя просто дар какой-то — контролировать и руководить.
— Нет, я же не требую ответа. Просто интересно, почему Чернышевский так свободно с тобой общается.
— Он вообще умеет свободно общаться, с кем угодно. Там большую часть цветника Пашка пригласил. Ну не дуйся. Ты использовал шанс?
— То есть?
— Познакомился, с кем хотел? Засветился?
— В этом смысле я, конечно, доволен.
— Вот давай на этом и остановимся, — неожиданно властным голосом приказала она. — Дай мне полотенце, будь любезен.
— А я хочу знать, когда это все наконец закончится?! — внезапно вспыхнул он.
— Давай поговорим спокойно, — предложила Тото миролюбиво. — Что именно должно закончиться?
— Твоя хваленая независимость, полная неподконтрольность. Я, чтобы ты знала, глупейшим образом выглядел, пока ты праздновала триумф. Это же надо — не сказать мне, что ты знакома с Чернышевским.
Видимо, его крепко задел этот факт ее биографии.
— И потом, где тебя только носит? Я работал целый день как вол. Вернулся… да, немного задержался, только не смотри на меня такими глазами. Это не имеет никакого отношения к Маше.
— Я разве что-то говорила?
— Тебе не нужно что-то говорить, — горячился он. — Ты уставишься своими глазищами и смотришь… Да сними ты эти свои линзы!
— Не сердись, но это не линзы. Это мои естественные, натуральные, как их там еще назвать, глаза.
— А то я не знаю, какие у тебя глаза! — окончательно вышел из себя Саша. — Они… это… серые… Я хотел сказать, голубые. И вообще дело не в глазах.
— Ты хотел сказать, что приехал домой поздно вечером, рассчитывая, что тут тебя ждет женщина, готовая выслушать и понять, а оказалось, что дома никого нет.
— Все нормальные семьи, — принялся втолковывать он, — складываются из работающих мужчин и понимающих женщин. Да, когда-то меня привлекла эта твоя самодостаточность. Но теперь я сыт ею по горло. Нужно выполнять взятые на себя обязательства! Обязательства — превыше всего. И потом, что это за скандальная известность?
— Почему — скандальная?
— А какая же еще? Кому нужны твои картинки, скажи мне? Только таким, как я, — твоим любовникам. Или потому, что ты эпатируешь общество. Ну, это ты любишь. Не зря столько журналистов набежало. Небось знают то, что мне неизвестно.
— Пять лет умело скрывала, — мило улыбнулась она.
— Это твое дружелюбие, — заорал он, — кого угодно доведет до исступления!
— Милый, — попросила она негромко, — объясни мне, почему я должна скандалить, кричать и плакать, говорить и слушать гадости, чтобы ты меня понял? Неужели так интереснее?
— А почему ты все время хочешь отличаться от других? — не унимался Александр. — Ты что — особенная? Все так живут. Существуют рамки, и надо в них оставаться…
В ярости он схватил аквариум с золотой рыбкой и шваркнул его об пол.
Татьяна несколько секунд внимательно смотрела на рыбку, отчаянно бьющуюся на полу среди осколков, хватая ртом воздух, которым дышат все, а потому и ей отныне предписано.
— Нет, солнышко, — сказала она наконец. — Я не люблю ругаться и не стану. А рыб тут был совершенно ни при чем.
Она подняла несчастную тварюшку, положила ее в стеклянный кувшин и налила воды, которая специально отстаивалась для аквариума. Затем в комнате быстро упаковала сумку — а ее вещей, хранившихся у Говорова, оказалось, кот наплакал. Взяла кувшин, сумку и зашла к Александру, который сидел в комнате над лужей и осколками стекла. Нежно поцеловала его в щеку:
— Всего хорошего, солнышко.
Александр, которого эта вспышка ярости изнурила, мрачно спросил:
— Уходишь?
— Кажется.
— Надолго?
— Навсегда.
* * *
Она шла по ночному городу с кувшином с золотой рыбкой, и все прохожие оборачивались ей вслед. Кто-то крикнул:
— Девушка, девушка! А ваша золотая рыбка желания не выполняет?
— Смотря какие, — охотно откликнулась Тото.
К ней, смущаясь, подошла женщина средних лет, призналась внезапно, повинуясь странному порыву:
— Да мне бы на работу устроиться.
— Кем?
— Да хоть в кафе, хоть в бар… Хоть в «Макдоналдс».
— А куда лучше? — не унималась Татьяна.
— Конечно, в приличное кафе.
— Ну, поговорите с рыбкой, — предложила она.
Женщина взглянула на нее как на сумасшедшую, но Тото уже вытащила из кармана блокнот, выдрала из него листок и нацарапала на нем пару слов.
— Зайдете в кафе «Симпомпончик», — пояснила коротко и деловито, — и отдадите это бармену. Удачи.
— Спасибо, — пролепетала женщина, остолбенев, не слишком хорошо понимая, что с ней сейчас произошло.
* * *
Антонина Владимировна с несказанной теплотой рассматривала внучку, которая обстоятельно излагала события последних дней.
— Бегаю, бегаю, суечусь, — завершила она свой рассказ. — Прямо ветеран броуновского движения.
