Помимо цирковых репетиций Савелий Фомич уделял долгожданному сыну много внимания. Так как из-за постоянных переездов у него не было возможности учиться, отец сам учил его русскому языку и арифметике, географии и истории и даже французскому языку. Рассказывал всё, что знал сам, а знал он очень много. Больше всего Лёня любил слушать о Древнем Египте и о Киевской Руси. Он часто просил рассказать то, что он уже не раз слышал от отца, но ему нравилось снова и снова слушать его рассказы. И Савелий Фомич с удовольствием повторял уже сказанное, но с новыми подробностями. А по ночам они смотрели на звёздное небо и искали там знакомые созвездия… У них не было постоянного дома, они вели кочевой образ жизни, а это подразумевало иметь минимум личных вещей, но, несмотря на это, Савелий Фомич покупал книги и они вместе читали Жюля Верна и Конана Дойля, Пушкина и Аксакова.
Однажды они с десятилетним сыном гуляли в одном городе между выступлениями. Внимание Савелия Фомича привлекла толпа любопытных. Они тоже подошли. Оказалось, совсем маленькая девочка пела и танцевала для публики. А потом ходила с шапкой, прося заплатить. Кто-то молча уходил, кто-то бросал в шапку медяки. Когда толпа разошлась, Погорелов увидел, что к девочке подошла цыганка и забрала всю выручку, а её саму заставила снова собирать зрителей, петь и танцевать для них. Присмотревшись, он заметил, что девочка вовсе не похожа на цыганку: у неё были голубые глаза и светлые локоны. Он понял, что ребёнок украден цыганами специально, чтобы просить подаяние. Он знал о таких случаях, его самого в детстве пугали, что если не будет слушаться старших, то его украдут цыгане. Решение созрело мгновенно.
– Лёня, а ты хочешь быть старшим братом? – спросил он у сына. – Давай купим себе девочку.
– Давай, – согласился Лёня. Он никогда не перечил отцу.
Они подошли к цыганке. Неподалёку были другие цыгане, они, увидев это, насторожились.
– Касатик, дай погадаю, всю правду тебе расскажу, – сразу взяла его в оборот цыганка. – Дай руку, золотой мой, я тебе всю твою жизнь расскажу.
– Я про свою жизнь и так всё знаю, – ответил Савелий Фомич. – Меня другое интересует. Что ж это вы так, другие цыгане песнями и танцами себе на жизнь зарабатывают, а вы маленького ребёнка заставляете на вас работать. Откуда у вас эта девочка?
– Это наша девочка, – ответила цыганка.
– Я хочу её купить у вас, – он достал все имеющиеся у него наличные.
– Ой, касатик, не шути так. Она не продаётся. Она приносит нам много прибыли.
– Не продаётся, говорите? А вот я сейчас позову городового, вас заберут в полицию, там и будете объяснять, где вы взяли эту девочку.
Через секунду она выхватила у него из рук деньги и была такова. Вслед за ней исчезли и остальные цыгане, осталась только девочка. Расценив это как акт купли-продажи, Савелий Фомич взял её на руки и понёс к себе.
– Тебя как зовут, кукла? – спросил он.
В ответ малышка только улыбалась. Она не знала, как её зовут. В таборе она откликалась на «Эй, ты, иди сюда» или «Эй, ты, иди отсюда».
– Давай мы тебя назовём в честь великой женщины, правительницы Киевской Руси княгини Ольги. Лёня, ты как считаешь?
Лёня согласился, что это имя замечательно подходит для его новой сестры.
– Ты согласна быть Ольгой? – спросил Погорелов у девочки и пощекотал её.
– Да! – заходясь от счастливого смеха, ответила она.
Так Савелий Фомич Погорелов стал отцом двоих детей. Свершилась его самая заветная мечта. Его комнатушка уже не была похожа на склеп, в ней звучали детские голоса. Его дети принадлежали только ему и никуда от него не уходили. Он любил посадить одного своего ребёнка на одно колено, другого – на другое и так долго сидеть, разговаривать с ними, рассказывать им что-нибудь, слушать их. Это были их счастливые семейные вечера. К его сожалению, так не могло продолжаться вечно: дети росли и уже не сидели на его коленях. Они сидели рядом с ним за столом как равные. В их семье, где никогда не было матери, Савелий Фомич был сам сентиментален, как женщина, и потому грустно констатировал, что дети взрослеют и становятся независимыми от него. А ему так нравилось заботиться о них, когда они были маленькими, быть для них необходимым. Он всё время вспоминал, какими они были в детстве и как слушались его. Они, вообщем-то, и сейчас прислушивались к его мнению, но он понимал, что у них свои взгляды на жизнь, свой путь, и однажды он станет им просто ненужным. Он всячески старался отдалить такой момент. Он боялся вновь остаться в одиночестве в своей комнатушке в вагончике. Теперь, когда он вырастил детей, познал отцовское счастье, ему было бы пройти через это ещё больнее, чем раньше.
И вот сейчас он сидел у постели своей любимой дочери и не знал, выживет ли она. Оказывается, всё то, что прежде занимало его ум, было мелко и ненужно. Самое главное – это то, что лежит сейчас перед ним.
– Прости меня за всё, – плакал он. – Больше я тебя не пущу на манеж, больше не дам тебе рисковать жизнью. Только вернись ко мне! Не уходи! – просил он.
Сзади тихонько подошёл Лёня. Он обнял отца за плечи, стараясь поддержать его.
– Я погубил её, – плакал несчастный отец. – Зачем я взял её тогда? Если бы я не привёл её в цирк, ничего бы с ней не случилось, была бы она жива и здорова…
– Успокойся, – сказал Лёня. – Ты дал ей счастливое детство, которого она бы никогда не узнала. И не надо причитать над ней – она жива. Ничего с нашей Оленькой не случится, она молодая и здоровая, выживет.
– А какие могут быть последствия? Ведь я сам прошёл через это. Только бы выжила, только бы поправилась!
– Обязательно поправится, не рви сердце, – строго сказал сын отцу. – Иди, поспи, я посижу.
– Нет, – отказался Савелий Фомич. – Я буду рядом с ней. Вдруг она придёт в себя, позовёт меня…
* * *
Оля открыла тяжёлые веки. Она обвела глазами вокруг себя: не могла понять, где она и что с ней. Потом память стала ей возвращать недавние картины: она вспомнила, как её руки отпустили трапецию, как она летела вниз и не смогла сгруппироваться после крика с трибун.
– Пришла в себя! – услышала она голоса. Вокруг поднялась суета, она увидела отца и брата. Что с ней? Почему она лежит в постели и почему ей так неудобно?
Тут же послали за доктором. А Оля тем временем попыталась встать, но её попытки тут же были пресечены – отец и брат не дали ей этого сделать. Она уже поняла, что у неё правая нога в гипсе, а туловище в корсете.
– Я сорвалась с трапеции? – спросила она каким-то чужим, не своим голосом.
– Лежи, лежи, всё в порядке, – вместо ответа попытался успокоить её Савелий Фомич.
Пришёл доктор Прохор Алексеевич Иванов. Он тщательно осматривал пациентку, просил её пошевелить пальчиками на руках, на ногах, проверял её чувствительность.
