Гипноз какой-то. Что за глупости он наговорил… Последние месяцы Лугин встречался с женщинами только на допросах. Эти женщины были неопрятными, грубыми, они ругались, кричали непристойности или угрюмо молчали.
– Вы очень одиноки? – спросила Лиза глубоким задушевным голосом, и Павел рассердился. Нет, он не поддастся на удочку хитрой психологини. Знаем мы их уловки, сами так умеем. Ишь, ладошки выставила, известный маневр…
Лиза улыбнулась и повернула руки, скрестив пальцы. Вспыхнуло золотистым пламенем кольцо.
– Извините, я забыла, что это вы должны задавать вопросы.
– Да, Елизавета Юрьевна, давайте перейдем к делу. Точнее, сразу к двум делам. Первое – ваша пациентка Гулия Гараева. Я прочитал заключение и ничего не понял. Считаете ли вы, что она могла утопить ребенка? Тело его до сих пор не найдено, хотя проведены большие поисковые работы в реке. Да и у берега там совсем мелко. Странная история. Является ли Гараева вменяемой по вашему мнению? Главный врач утверждает, что она не понимала, что делает, и сейчас также находится в состоянии суженного сознания. Но в вашем заключении этого нет.
– Я не нашла признаков психоза. Но диагноз ставит врач, а не психолог.
– То есть она вменяема и была вменяема?
– По моему мнению, да.
– И могла утопить или продать ребенка, осознавая характер и опасность своих действий?
– Да. Или бездействия – могла просто смотреть, как он тонет.
– Главный врач сообщил мне, что Гараева психически сильно травмирована исчезновением ребенка, выказывает признаки глубокого потрясения и горя.
– И что? У нас каждый месяц лечатся такие травмированные. Только что беседовала в этом кабинете с милой двадцатилетней блондинкой. Она сбросила дочку в мусоропровод. С четвертого этажа. Очень горюет, но тоже совершенно вменяема. Кстати, девочка осталась жива. Так что не совсем ясна причина горя – что не добила или вдруг пожалела.
– Я допрашивал Гараеву. Она повторяет историю о воронах с человеческими головами и накрашенными когтями. Разве бред не признак помешательства?
– Если это бред – да.
– А чем это может быть, кроме как бредом?
– Да чем угодно. Зрительной иллюзией от переутомления или алкоголя. Привычкой врать, чтобы получить желаемое. Или осознанным враньем, говоря по-вашему, дачей заведомо ложных показаний с целью сокрытия преступника, которым может быть она сама или, скажем, ее дружок.
– Почему ваш главврач другого мнения?
– Я не оцениваю мнений начальства. Впрочем, если хотите. Врачи заняты телом. Они забывают, что, кроме тела, есть душа, которая от греческого слова «психика» не становится яснее. Врачи не верят, что бывают души без тела или, скажем, вороны с маникюром.
Да она просто насмехается. Павел все сильнее раздражался.
– Ну, ворон там точно не было.
– Нас с вами там точно не было. Как мы можем быть уверены? В чем вообще мы можем быть уверены?
– Лично я уверен, что когда-то умру. Так же, как и все люди.
– Тысячи взрослых и детей исчезают каждый день, их так и не находят. Кто знает, умирают ли они? Или их забирают, скажем, пришельцы – и увозят на другие планеты живыми? Если вы никогда не видели ворон с кровавыми когтями, это не значит, что их нет.
– Вижу, что по логике у вас была пятерка. И риторике вас тоже обучали?
– Вы очень проницательны. Следователи всегда проницательны.
«Положить бы тебя на койку и плеткой», – вдруг подумал Павел и сам удивился своим мыслям.
– Перейдем ко второму делу. Оно относится к тому времени, когда вас здесь еще не было. Ирма Бургарт, тысяча девятьсот пятьдесят седьмого года рождения, мать Макса Бургарта. Она лечилась в этой больнице сразу после его исчезновения, двадцать четыре года тому назад.
– Почему вы спрашиваете у меня? – Лиза достала тонкую черную сигарету и серебряную коробочку со спичками, чиркнула, прикурила.
– Вы сейчас занимаетесь похожим случаем. Снова пропажа ребенка, и снова мать сходит с ума и попадает сюда. Почитайте историю болезни Ирмы. Возможно, вы заметите еще какое-то сходство.
– Не представляю, где искать эти старые документы… Скорее всего, их просто нет, столько лет здесь ничего не хранится.
– Вы правы. Истории болезни хранятся не в больнице, а в архиве. Я там уже побывал.
Лугин открыл портфель и достал стопку бумаг в прозрачной папке. Ага, душеведы тоже способны удивляться. Приоткрыла рот (красивый у нее все-таки рот, припухший, как после долгого сна…), брови приподнялись и опустились, сердито сомкнувшись.
– Я очень занята… Впрочем, могу посмотреть вечером, дома.
– Буду благодарен. Это копии, так что, если потеряете, не страшно.
– Я никогда ничего не теряю. Мне можно идти?
– Спасибо за беседу, Елизавета Юрьевна. До встречи!
Лиза сухо кивнула и пошла к двери. Сутулится, а походка легкая, девчоночья. Где он мог ее видеть? Павел больше не сомневался, что они и раньше встречались и даже разговаривали. Ему был знаком звук ее голоса, низкого, густого, такой трудно забыть. Но где и когда? Точно не в Гнезде. Может, видел по телевизору вместе с ее знаменитым мужем? Надо почитать биографию.
Он закрыл портфель. У двери оглянулся и встретился взглядом с мертвой совой. Солнечный луч горел в ее стеклянных глазах, превратив их в пунцовые угольки… Во дворе было прохладно, моросил дождь, и ветер качал высокие старые клены. Скольких испуганных, измученных, уставших от душевной боли безумцев они повидали… век деревьев дольше века людей… сосны, кажется, могут стоять тысячелетиями… интересно, что было на этом месте тысячу лет тому назад? Он поднял голову и посмотрел в небо, подставив лицо холодной водяной пыли. Что-то такое странное мелькнуло в разговоре, неприятное… о чем и думать не хочется… Что она сказала? Сумасшедшим место на небе? И еще… солнечный луч в блестящих глазах чучела птицы… откуда он взялся? Тучи темным колпаком накрыли сад, и просвета между ними видно не было.
Каждый раз, возвращаясь домой, Лиза испытывала то же чувство перемещения в иной мир, как пять лет назад, когда она вошла сюда с темной морозной улицы в первый раз. Запах мела, и воска, и старого дерева. Разноцветные пятна дрожат на стенах. Она отдала букет крокусов Симо, и он осторожно понес его наверх. Сбросила туфли, босиком стала подниматься за ним по лестнице, по гладким деревянным ступеням. Из кабинета доносился голос Марка, странно громкий и странно колючий. Она вошла, забыв постучать,
