шкафу его Шах нашел, прятался он там. Шах его за патлы черные вытащил.
Из колонии Марк сразу поехал обратно в аэропорт. Он не спал уже сутки, но и в самолете не смог заснуть. Дома прошел сразу в свою комнату, не заглянув к Лизе. У нее было темно.
Утром он сидел в кабинете Говорова и читал протокол допроса. Доскин подробно и точно описывал обстановку дачи, дорогу, по которой они подъехали к дому, озеро с водой цвета темного пива, бурые доски развалившегося финского дома на берегу. Он помнил Ольгино домашнее платье из плотного бархата, помнил, как снимал с нее, мертвой, серьги с красновато-золотистыми камнями. Роскошный белый ковер с красными розами – «взял бы в машину, да Шах не разрешил». Но он упорно повторял, что волосы у ребенка были черные, кудрявые и жесткие, «как у негритенка или цыганенка».
– Бывают такие провалы в памяти, – задумчиво сказал начальник, постукивая трубкой по пепельнице.
Марк молчал. Дикая невозможная мысль всплывала, словно призрачное лицо из воды, и он отворачивался, не в силах взглянуть – мертвое это лицо или…
Говоров встал, положил руку ему на плечо.
– Вот что. Не хочу тебе давать никакой надежды. Но проверить надо.
Он снял трубку, набрал номер.
– Лугин? Это ты сейчас занимаешься ребенком с Дворцовой? Подбери-ка мне все дела о пропажах детей летом 20… года. Да, три года тому назад. В области и городе. Уже? Молодец! Проверь, не пропадал ли тогда где угодно, может, и в другой области, мальчик лет пяти-шести, черноволосый, кудрявый… Что?! Какого? Восьмого июля?! Отец из Ирака? Где точно? В Зеленогорске…
Марк вдруг перестал видеть. Перед глазами замерцала серебряная паутина. Зазвенело, засвистело в ушах. Кто-то поднес к его губам стакан с водой…
Весь вечер Марк ждал звонка. Он не мог ни читать, ни думать. Лиза дала ему таблетку снотворного, и после полуночи он наконец заснул. Как ни странно, он спал хорошо, и под утро вдруг засмеялся во сне, и проснулся с улыбкой. Ему снилось, что он в пустой сумрачной комнате, стены обиты чем-то сиреневым, то ли бархатом, то ли шелком. Там было две двери – в правом и левом конце, а Марк стоял посередине, и из правой двери через всю комнату лился мерцающий поток тумана, похожий на луч огромного прожектора. Он вгляделся и увидел, что в этом потоке несутся мириады светящихся точек. Шагнул ближе, еще ближе и оказался в горящей живой реке. Бесчисленное множество крошечных существ переливалось, кружилось, танцевало вокруг него. Они тихо смеялись, говорили и пели, как будто приближался и удалялся хрустальный прибой. Марк испугался, что они сметут его или что он утонет в них, но тут же и сам сделался алмазной пылинкой, и полетел вместе со всеми, и тоже начал кружиться внутри искрящегося роя… Кружиться и петь… Комната исчезла, вокруг было только небо, и мириады существ, сверкающих, как звездочки, летели все дальше и дальше, свиваясь в Млечный Путь, великий прожектор памяти, уносящий к краям Вселенной каждое мгновение из миллионов прошедших лет…
Он сел на кровати, и тут позвонил Говоров. Замерло в груди. Скорее бы сказал что-то, секунды тянутся бесконечно.
– Я тут, внизу.
– Внизу?.. Поднимайся!
– Нет, ты спустись. Поговорим в машине.
– Иду.
Одним движением натянул брюки, сунул ноги в ботинки, рубашку застегивал уже на лестнице. Машина стояла перед дверью. Говоров, как обычно, был чисто выбрит, благоухал резким одеколоном, смотрел спокойно, по-домашнему.
– Эксгумацию закончили в пять утра, анализы взяты. Едем сейчас в лабораторию, возьмут у тебя пробу из-под языка. Результат будет быстро, после обеда.
– А если?..
– Подожди, Марк. Давай решать проблемы по мере поступления. Пока у нас только показания Доскина, а он трепло, фуфлыжник, рецидивист. И напуган. Шах предателей не прощает.
– Ты думаешь, вы его найдете?
– Он в розыске два года. Мог поменять внешность, хотя не думаю. Красавчик, бабы от него без ума. В последний срок в него влюбилась адвокатша, кандидат наук. Замуж за него собралась, дура… Перед свадьбой он ей нос сломал. Психопат. Не очень умен, даже не хитер, но бесстрашен – и невероятно удачлив. – Говоров усмехнулся. – Как сказала бы моя мать: черт своим помогает.
– Может, у какой-то подруги живет?
– Само собой, всех его бывших шмар проверим еще раз. Но он никогда не возвращается к тем, кого оставил. Может быть и так, что убил все же Доскин или кто-то, кто был с ним. Возможно, Шаха уже нет в живых, так что можно свалить на него все. В любом случае показаний Доскина будет недостаточно для его осуждения. Если его никто больше не видел. – Говоров повернулся, внимательно посмотрел Марку в глаза. – Держись, друг. Сделаю все, что только возможно.
– Спасибо тебе.
– Не за что. Надеяться мало на что. Ты же знаешь, тела почти полностью сгорели. Попробуют по… Ладно, детали лучше тебе не знать.
Морянские поселились на Вознесенском проспекте после войны. Пока дед, летчик Борис Морянский, воевал, а его жена и сын, родившийся в июне сорок первого, были в эвакуации, в комнату на Песках вселились другие люди. Дед, тогда молодой и отчаянный, пьяный счастьем Победы, дал новому хозяину в челюсть и пошел искать семью. Он нашел их в заводском общежитии. Дуся с Сашей спали валетом на узкой кровати, в комнате жили еще три женщины с детьми. Летчик надел все ордена и медали и с маленьким сыном отправился в исполком. Там ему выдали ордер на комнату, оставшуюся пустой после блокады. Бабушка, еще тоже молодая, но уже строгая, огляделась и сказала:
– Хорошая комната. Всем хватит места – и нам, и Сашенькиной семье.
– Дуся! – закричал дедушка Боря, подхватил ее на руки и закружил. – Бухгалтер ты мой ненаглядный! Уже все подсчитала! Может, и невесту подыскала Сашкецу?
– Не смейся, – возразила бабушка, – вот увидишь, ты в этой квартире будешь внуков нянчить.
И, как всегда, получилось так, как сказала баба Дуся. Сын вырос, женился на светловолосой девушке Полине, родился Володя, а через одиннадцать лет – Наташа. Один сосед по квартире умер, и они получили его комнату, потом уехала семья из третьей комнаты, и они смогли получить себе и ее. К тому времени Александр Борисович уже был начальником цеха. Володя играл с дедом в шахматы
