она часто забывала стучать, и Марк недовольно морщился. Сейчас он не заметил ее прихода.
– Да, пяти минут хватит… Конечно, обещаю… ну, надень на меня наручники…
Он бросил телефон на стол, потер лоб. Лиза испуганно смотрела на Марка. Подошла, нерешительно дотронулась до его плеча, и он, вздрогнув, обернулся. Лицо каменное, серое, чужое.
– Что-то случилось?
– Звонил Говоров. Они, кажется, нашли одного из… убийц. Девчонка какая-то серьги сдала в магазин, далеко, где-то на Урале. По всем признакам – Лелины. Показала на своего сожителя, он в колонии за драку сидит. А того раскололи, выдал дружка – вора. Тоже сидит, в другой колонии. Говоров договорился, устроят с ним свидание.
– Ты хочешь лететь туда?..
– Хочу посмотреть ему в глаза.
– Марк, оставь это полиции. Если это в самом деле один из них, ты увидишь его в суде…
– Пожалуйста, – он дернул ртом, – не вмешивайся не в свое дело.
Встал и вышел, хлопнув дверью.
Он долго бродил по улицам. Было ли то, что он представлял себе много раз, фантазией или сном? Было ли это на самом деле?
Черная машина едет по предрассветной лесной дороге. В ней люди – двое или трое. Сидят молча. Или смеются? Проезжают мимо озера, мимо развалившегося деревянного дома…
Вот и его дача. Клумбы с цветами перед высокими окнами. Фиалки в сумраке кажутся черными. В спальне задернуты шторы. Он крепко спит и не знает, что звери рядом, смотрят в окна волчьими глазами. На его плече спит жена, волосы закрывают ее лицо. Ему уже трудно представить это лицо живым, трудно вспомнить голос. Смотреть фильмы, в которых она снималась, он не может. Фонарик памяти скользит по мебели, ковру, зеркалам. Белая кровать, белый, с алыми розами, ковер на полу. Где-то звонит телефон, приятным колокольчиком, тихо, потом громче. Он просыпается, нащупывает трубку. Включает настольную лампу под алым абажуром. Комната озаряется узорчатым светом, жена отворачивается, ее волосы вспыхивают золотыми и малиновыми искрами. Алый румянец на нежной щеке.
– Да.
В трубке голос Никиты, секретаря.
– Марк Борисович, французы сейчас звонили. Хотят подписать договор на спектакли. Приезжайте.
– Ты пьян, что ли? В воскресенье?
– Они днем улетают. Видать, всю ночь думали и решились.
– Почему они мне сами не позвонили?
– Боятся разбудить!
– Ну да, зато ты такой смелый. Ладно, буду через час. Готовь документы.
Он обнимает жену, целует теплую щеку. Ванильный аромат ночного крема.
– Прости, Леля. Дела. Постараюсь быстро вернуться.
– Марк, ты неисправим. – Это последние слова, которые он слышит. Сонный, капризный голос избалованной девочки.
– Я быстро. Одним колесом там, одним здесь.
Оглядывается от двери, медлит… Фонарик памяти скользит по голому плечу, разлитому по подушке золоту волос…
Уже одетый, он открывает дверь в детскую комнату. В кроватке, под кружевным балдахинчиком, словно маленький принц, спит мальчик с огненными волосами. Веснушки пылают в полумраке, или это первые лучи встающего летнего солнца? Марк не помнит, поцеловал ли его. Свет памяти режет сердце, и фонарик гаснет. Ничего не видно больше – ни кровавых роз на ковре, ни черной машины за деревьями, ни серого пепла на обугленных бревнах дома…
Виктора Ивановича Доскина – вора-рецидивиста Виндоса – ввели в комнату для свиданий со стороны тюремного коридора, а Марка впустили в ту же комнату со двора. Они вошли одновременно, после того как молодой равнодушный полицейский оглядел помещение. Проверять было, собственно, нечего, так как из мебели в комнате стоял только стул с «гостевой» стороны. Комната перегорожена крупной, как в зоопарке, решеткой с небольшим окошком посередине. Со стороны заключенного к решетке приделан узкий подоконничек, на котором при необходимости удается что-то написать. Лиза как-то рассказывала, что такие комнаты используются и для обследований во время судебной экспертизы. Психолог дает убийцам детские задания с кубиками и карандашами. Вместо того, чтобы всадить им пулю в лоб…
Виндос вошел, быстро остро оглядываясь, потягивая носом, как пес. Бритая голова в шишках и ссадинах, лицо с нечистой желтовато-серой кожей и длинные пальцы с черными ногтями – Марк сразу разглядел все. Сначала он смотрел на руки в наручниках, сложенные впереди на животе, на грязной куртке, потом взглянул прямо в узкие гноящиеся глаза. Виндос дернулся назад, подальше от решетки. Полицейский снял с него наручники, и он зашевелил пальцами, как щупальцами. Марк выглядел спокойным, только брови казались еще темнее на побледневшем лице. Во рту пересохло, он глотнул, шагнул вперед.
– Ты… признал участие в… убийстве в Зеленогорске… Я хочу знать…
– Чего еще, ничего не признавал, – злобно и быстро засипел Виндос. – В ограблении – да, участвовал. А убивал Шах.
– Что они… что говорили женщина и ребенок? Ты помнишь их?
– Шах – волк, не человек. Просил его: брось, пусть живут. – Виндос высунул кончик серого языка, облизал потрескавшиеся губы. – Пацана помню хорошо, мелкий совсем…
– Как он… убил их?..
– Да как – просто. Дал раза пером, сначала бабе той сытной, потом шкету. Они и осели. Шах с раза любого уложит.
Марк вздохнул. Что-то отпустило внутри. Все эти годы десятки сцен убийства являлись ему в кошмарах. Иногда, во сне, он видел детскую руку, машущую ему из пламени… Теперь он знал, что они умерли сразу. Умерли легко. Виндос осмелел, подошел ближе к решетке, оперся о подоконник.
– Говорил ему: не трогай шкета. Жаль пацаненка… на братана моего, мелкого, похож. Братан у меня в Можге, с матерью живет. Как тот – черный, как сажа… Чистый цыганенок.
Марк устало поднял голову. Что он говорит, этот урод?
– Ты путаешь. Мальчик был светловолосый…
Вор усмехнулся презрительно, оскалил желтые зубы.
– Ты меня за фуфло не держи. Братва меня Виндосом зовет – в честь компа. Я в цирке выступать могу – числа запоминать. Говорю тебе: черный как галка, патлатый, кудрявый. На тебя похож. Как щас перед глазами…
Рука Марка мелькнула в окошке, вор прыгнул назад, испуганно замигал щелочками гноящихся глаз.
– Ты, мразь… – Марк задыхался. – Так ты выдумал всю историю? Потешиться захотел?
Виндос обиженно моргал, перебирая щупальцами-пальцами.
– Я тебе всю правду… че ты на меня наезжаешь?
– Он был рыжим! Рыжим!
– Черный тот пацан был! Баба – да. Блондинка. Красивая. А шкет – как галка. – Виндос шмыгнул носом, поскреб в голове. – В
