совершеннолетний, — недоверчиво дернула плечом Лиза. — Какая мать? Откуда мать?
— Ну, мать есть у каждого… Если что, сам Рязанцев не против. — В коридоре кто-то поскребся под дверью, потом отошел. — Она почему-то уверена, что он не виноват. Не так, — Валентин поправился, — не в смысле — что это не он. Что он не насиловал.
Лиза выпрямилась, поставила на стол уже пустую чашку, даже ногу спустила. Валентин ждал — ему было важно услышать ее мнение.
— Погоди, — сказала Лиза, хотя он и так молчал. — Что значит — он не насиловал? Экспертиза, признание, показания потерпевшей, свидетелей и ППС. Там работать, по сути, не с чем, одни протоколы. Ты ее допросил, или так, без протокола?
— Или так. Понимаешь, она считает, что нет события.
— Что? — отрывисто переспросила Лиза. — Тебе точно пора домой. Состава?
— События, — терпеливо повторил Валентин. Не для нее, для себя: ему необходимо было еще раз проговорить все мысли вслух. — Не было изнасилования. Был половой акт. По взаимному согласию. Понимаешь? Не было трупа, просто пьяный лежал…
— Что-то ты путаешь, — прищурилась Лиза, — или экзаменуешь. Но ход ее мыслей мне ясен. Адвокат уже позвонил?
— Нет, разумеется. Крутов — личность известная, копает тщательно, но тут абсолютно нечего копать. Да и с Рязанцевым он сколько раз говорил, тот вину не отрицает.
— Слава богу, — Лиза посерьезнела. — Жалко девочку. Хотя держится она молодцом.
Валентин кивнул. На секунду он представил на месте потерпевшей Лизу… и в ужасе встряхнул головой. И тогда же подумал, что убил бы мерзавца собственными руками и плевать ему было бы на любые последствия.
Лиза поняла его реакцию по-своему. «И хорошо», — успел подумать Валентин.
— Зову оставшихся, — кивнула она. — Не страдай, посидишь так, для вида, я сама побеседую. — И, быстро убрав кружки в шкафчик, направилась к двери в коридор.
У Лени была вечерняя смена — до одиннадцати. Кира скинула неудобные туфли, подследники бросила на пол ванной, повесила сумку на крючок. В квартире было душно, за день солнце нажарило в окна, и старый, еще советский паркет, казалось, потрескивал.
Кира включила чайник, на автомате бросила в чашку пакетик чая. Прислушалась, пока чайник не забурчал, заглушая все звуки: у соседей было тихо.
Кире не нравилась работа Лени, дохода она не приносила, все-таки, как человек, привыкший считать чужие деньги, Кира понимала, что проезд и питание сжирают всю зарплату, оставляя разве что пару тысяч на всякую ерунду вроде оплаты телефона. Леня работал не по специальности, обычным менеджером в интернет-магазине, его профессия — специалист по туризму — начала агонизировать до того, как Леня поступил в колледж, и сидеть в турагентстве было еще более бессмысленно и бесперспективно. Но Киру смущали даже не деньги и не курьеры, а то, что Лене приходилось общаться с большим количеством людей...
Да, Таня, та самая девочка, так бессовестно Леню предавшая, тоже была в числе тех, кто зашел забрать свой телефон. Милая, улыбчивая, смешливая Таня, Кира видела ее и вживую — как-то они все втроем ходили в кафе, — и на экране компьютера. Таню, в отличие от большинства людей, экран не превращал в расплывчатого бугристого монстра, наверное, ей было бы хорошо сниматься в кино.
Она казалась вообще неспособной на подлость, но поди ж ты...
Кира все так же машинально заварила чай, села. Вспомнила свой первый раз. Было холодно, больно и неприятно, но она не отнекивалась, понимая, что надо через это пройти. Ее первый парень тогда выпил для храбрости. А Леня ведь даже не пил — алкоголя он просто боялся. Родители его школьного друга, Сережи, были теми еще алкоголиками, Кира, узнав об этом, запретила с Сережей общаться и была несказанно рада, когда эти пьяницы продали свою квартиру и уехали куда-то на окраину.
Таня девственницей не была. Это тоже было в заключении эксперта.
Так в чем же причина?
Кира грешила на ее родителей. По рассказам Лени можно было судить, что у них не было ничего святого. Хотя самому Лене, бесспорно, нравились и статьи Таниного отца в какой-то «международной» газете (Кире нравилось только то, что Леня мог их читать на английском), и музыка Таниной матери (странные, с металлическим привкусом, какие-то неродные мелодии). Сама Таня училась на дизайнера. Так себе, если честно, профессия, считала Кира, но бухгалтерия хоть и стабильнее, но точно не денежней.
Предлагая адвокату откупиться от Тани деньгами, Кира не представляла, какой будет сумма. Сто тысяч? Двести? Триста? Полмиллиона? Миллион? И вообще, может быть, родители Тани таким образом хотели отвязаться от Лени? «Явно неподходящая партия». Но их отношения не должны были зайти далеко.
Кира отхлебнула чуть остывший чай и вспомнила, совершенно некстати, следователя. Как, интересно, у него обстояли дела с женщинами? Они любят таких красивых, самовлюбленных циников. Кира не любила — они ей просто не попадались. Но она знала, что именно из таких получаются самые любящие мужья. Каждый ждет того, кому можно открыть свое сердце...
За стенкой что-то упало, а потом послышались голоса. У соседей, у той самой Юлии, был кот — он иногда мяукал, а иногда опрокидывал что-то. Кира встала.
Не давая себе передумать, она быстро вытащила из сумки ключи, захлопнула дверь и, почти не дыша, позвонила соседям. На их площадке было всего три квартиры — планировка, типичная для «хрущевки», которую вот-вот уже собирались сносить.
На улице какой-то ребенок безостановочно звенел звонком на велосипеде и смеялся.
Щелкнул замок.
Кира отступила на шаг. Девочка лет четырнадцати, смуглая, прижимая к уху телефон, вопросительно уставилась на Киру.
— Я соседка, — объяснила Кира. — Мне бы поговорить.
— Мама в ванной, — девочка дернула тощим плечиком. — Проходите пока на кухню.
Кира осторожно шагнула в квартиру. В прихожей было темно, висели какие-то вещи, еще Кира увидела кошачий лоток. Девочка нетерпеливо закрыла за Кирой дверь, указала куда-то в сторону и ушла, щебеча в трубку на непонятном, будто птичьем, языке. Из ванной доносились шум воды и недовольное кошачье мяуканье.
Юлия жила здесь не очень давно — пару месяцев, но Киру удивило то, что в квартире порядок. Она знала, что мигранты не очень заботятся о временном жилье. Было похоже, что и живет тут не двадцать человек — на кухне всего три стула. Чистый стол, дорогой
