час в нужное место. Ведь Валентина могла снова забыть о бумажке, если бы не дозвонилась.
— Мне приехать? — спросила девушка.
— Нет, сиди дома, никуда не выходи, дверь никому не открывай.
— А это что — очень опасно?
— Может быть, из-за этой бумажки убили твою сестру.
Девушка ойкнула и положила трубку.
Так это или нет, Кронин не знал. Но ведь из-за чего-то же убили молодую женщину. А он до сих пор не выяснил мотива. И даже самый подходящий — убийство мужем жены на почве ревности — пока что казался слишком притянутым. Во-первых, был не известный никому парнишка, который звонил в квартиру последним, во-вторых, этот пропитанный духами женский носовой платок, оставшийся на месте преступления… Конечно, парнишка мог войти лишь на минуту и тотчас же уйти, а муж мог в это время находиться в комнате, а затем выйти и убить жену. Когда соседка заглянула, он мог стоять за дверью, а пока она вызывала милицию — убежать. Все версии пока что были призрачными и шаткими, но вот таинственная бумажка, которую Алина незадолго до смерти отдала на хранение сестре, — это уже серьезно.
Валентина открыла дверь сразу же, едва он позвонил.
— Проходите, — пригласила она.
— Вы даже не спросили, кто там? — укоризненно покачал головой Виктор Петрович.
— Но… Я же вас ждала, — оправдывалась девушка, виновато глядя на него снизу вверх.
Они стояли в крохотной прихожей. На Валентине был голубой сарафанчик из мягкой тонкой ткани. И вновь она показалась Кронину беззащитным птенцом, которого хотелось спрятать в ладонях, укрыть от жестокого мира. «Какая она милая сейчас!» — подумал Кронин. Никогда в жизни и никто не вызывал в нем такой нежности. Все это время он старался о ней думать только как о нимфетке или же грубоватой девчонке из простонародья, гнал от себя воспоминания о первой встрече. Но вот сейчас снова вернулось это чувство, в котором смешалось все: восхищение и сострадание, нежность и удивление таким феноменом, — ведь эта девушка могла казаться или быть подлинным ангелом! Или Мадонной… Кому как нравится… От нее исходил тонкий запах белой розы. Именно белой. У красных запах пряный, они похожи на зрелых женщин, блистающих победительной красой. А запах белых роз почти неуловимый, нежный, тонкий. Кронин знал это. На даче мать выращивала кусты роз — белых и красных. И всегда говорила ему: «Ищи девушку — белую розу, сынок. Она — под твой характер». И улыбалась при этом как-то особенно, немного грустно. Точно не верила, что он найдет такую.
Валентина провела его в комнату. Обстановка была немудрящей. Диван-кровать и кресло-кровать, которые на ночь раскладываются и превращаются в не слишком удобное ложе. Здесь, в одной комнатке, спали мать с дочерью. Старенький черно-белый телевизор, письменный стол, где Валентина, вероятно, когда-то делала уроки, шкаф для одежды и сервант — вот и все. Крашеные, чисто вымытые полы были застелены простыми домоткаными ковриками. Нигде ни пылинки, все вещи на своих местах. Кто-то здесь регулярно наводил порядок. Скорее всего все же Валентина. Вряд ли пьющая пожилая мамаша была такой уж ревностной поборницей чистоты.
Валентина достала из ящика стола листок бумаги и протянула его Кронину. Там в столбик ровным четким почерком были записаны фамилии мужчин. Все фамилии были знакомыми — это видные граждане Зарубинска. Одни из них богаты, другие облечены властью. Напротив каждой фамилии — по два-три телефонных номера. Вероятно, домашний, рабочий и номер сотового телефона. Всего десять фамилий. Какое отношение они имеют к убитой женщине? Это ее любовники? Зачем составлен этот список? Для шантажа? И почему Алина его прятала? Чтобы муж не увидел? Или кто-то из шантажируемых охотился за этой бумажкой? Но если так, тогда бы этот «кто-то» не убил ее прежде, чем завладел бумажкой. Да и потом, ну какой компромат может представлять собой обыкновенный список фамилий и телефонов влиятельных людей? Мало ли для какой цели можно его составить? Может, она искала спонсоров…
— Это почерк ее? — спросил Кронин у девушки.
— Да, — кивнула она.
— А что вы сами думаете по поводу этого документа?
— Даже не знаю, — пожала плечами Валентина.
— Как сестра объяснила вам: зачем ей нужно, чтобы вы подержали эту бумагу у себя?
— Никак не объяснила. — Валентина выглядела слегка смущенной. — У нас ведь, знаете, были отношения не ахти какие…
«Еще бы!» — подумал Кронин.
А вслух спросил:
— Она вам не могла простить? Все десять лет?
— Да не то чтобы… Она больше винила Евгения. Но все равно… В общем, ей неприятно было меня видеть.
— Но вы ведь все равно ходили к ним?
— Да и она сюда приходила. Но не очень-то часто.
— Ваша мама по-прежнему пьет?
— Да теперь меньше. Совсем мало. Ей ведь уже седьмой десяток. Но Алина ее не любила.
— А вы?
Девушка помолчала.
— Не знаю. Жалко ее как-то. Да и болеет теперь часто. Но она сознает… Старается… Работу не бросает, чтоб не сидеть на моей шее.
— Алина вам не говорила, что скоро разбогатеет?
— Разбогатеет? — Девушка удивленно посмотрела на него. — Не-ет. С чего бы?
— Ну ладно. Я заберу эту бумажку. Не возражаете?
— Конечно, нет.
Виктор Петрович встал и направился к выходу. У самой двери он остановился и спросил:
— Валентина, еще раз хорошенько припомните, что именно сказала вам Алина, когда отдавала эту бумагу.
Девушка глубоко вздохнула, подняла голову кверху и надолго задумалась.
— Значит, так. Это было тридцатого апреля, в среду. Она зашла сюда после работы, часов в шесть. Принесла матери какое-то лекарство от давления… Мать предложила ей поужинать, она отказалась. Я была в комнате, она сюда зашла, сама открыла этот ящик стола, потом показала мне листок и говорит: «Я кладу вот сюда, под документы, этот листок. Пусть полежит пока несколько дней. Никому о нем не говори. Если кто спросит: не отдавала ли я тебе что-нибудь, скажи, что нет».
— И я вам посоветую то же самое. Если кто будет спрашивать, вы ничего не знаете ни про какой листок бумаги с фамилиями. Но мне позвоните в этом случае немедленно и опишите человека, который будет задавать вопросы, хорошо?
— А меня не убьют?
— Я думаю, что никто не знает о том, что этот листочек побывал у вас. Иначе бы давно уже наведались. Но если вдруг… Главное — чтобы они поверили: вы даже не понимаете, о чем идет речь.
— А мама?
— Она не знает о бумаге?
— Нет.
— Ну и прекрасно. Если какие-то люди и выйдут на нее, они сразу поймут, что так оно и есть.
