он это сказал с иронией или серьезно.
Миррано качнул головой в знак согласия и тоже с иронией.
— Он здесь самому королю наговорил ерунды! У него же не работает соображалка, что можно говорить, что нельзя. А там его просто пристрелят за его пророчества. Америка, она такая… о ковбоях слышал?
— Глупости — резко ответил Гельмут. — Мы там хорошо устроимся. У отца большой опыт и у матери. Язык быстро выучим. У этой страны большое будущее и больше возможностей чем здесь. Все скоро будет меняться здесь. И эти перемены лучшее нам не дадут. Тебе отец просто страшно, ты очень ответственный, но поверь, нам лучше решиться. Тебе там понравиться, потом, …не сразу. Все будет хорошо.
Миррано уже не знал, что говорить, его голова вжалась в плечи, и верилось, и не верилось, что эти разговоры могут закончиться какими-то решительными действиями. Но что-то уже изменилось. Дети стали ревностно уговаривать о переезде и где-то в глубине своего подсознания, он уже давно хотел что-то поменять в своей жизни, он только боялся. Ведь он, по сути, был один. Легкомысленная супруга, уж, никак не являлась его опорой в жизни. Дочери были совершенно маленькие, а сыновья стояли только на пороге взросления, но были еще не мужчинами, хотя уже и не детьми. А каждую неделю подымался этот вопрос об Америке. Хелен взахлеб рассказывала, добавляя так много своего, когда получала редкие от Ани письма. И Венгрия не была его родиной, чего держаться, о чем жалеть, о нищей больнице и о добром, умном, опытном друге и коллеге докторе Цобике. А Игн, он неведомо где. Вот……вот кому необходимо срочно написать и спросить хоть совета. А может и он пожелает податься этому неведомому порыву так кардинально изменить свою жизнь! И единственное твердое решение, которое он сейчас принял— это написать письмо своему другу — Игн обо всем. Если тот подаст несколько свежих идей, а сам он принимать решения не будет. Ему хочется перемен, а сил на эти перемены нет. Он слишком устал. Больница была битком забита тяжелобольными и раненными с фронта и каждое утро, которое он собирался на работу, ему казалось, что он дальше всего этого не выдержит. Не стояла сейчас насущная проблема обеспечивать семью. Деньги приходили к ним легко и беззаботно, от Гельмута, которому было их не жалко и в доме была всегда еда, и даже Хелен по-прежнему обновляла свой большой гардероб, но его занятость на работе и поздние возвращения с работы добивали последнее живое, что в нем осталось, и ему только хотелось всегда одного — спать, проспать беспробудно дня три, а то и больше, а о чем-то еще ему не хватало времени думать.
Чай разлили и из детской привели девочек, чтобы дать им печенья с чаем на ночь.
Михаэль стал задавать неуместные вопросы Гельмуту, но лишь потому, что с некоторых пор Северная Америка привлекала к себе его интерес. Он не поленился сходить в библиотеку и набрал себе книг, об американских индейцах, о войне, между севером и югом, отменившей рабство и в этом они были солидарны с Гельмутом.
— Представляете — заявил он громко во всеуслышание — Встречался ли в мире еще где-нибудь такой лидер, имеющий власть и состояние, с такими прогрессивными взглядами, чтобы пойти против рабовладельцев и отменить такую штуку, как владение одного человека другим? Рабов могли продавать, детей разлучать с родителями, убивать — безнаказанно! Линкольн не наследовал власть от своего отца по наследству. Его судьба делалась им самим. Не то что у нас в Венгрии.
— По придержи язык! — прикрикнул на него Миррано. — Один уже договорился!
— Па! — вяло возразил Гельмут. — Если бы я видел, что это на самом деле причинит мне, или нам зло, я бы вообще не пошел в тот дворец! Па …мы должны уехать в Америку и все внешние силы подталкивают нас к этому.
Чашки взвизгнули тонким звуком, от удара Миррано по столу. Он подскочил и заметался взад и вперед рядом со своим стулом, потом, вдруг, подскочил к секретеру, потом к буфету и стал шлёпать ладонью по столу.
— Гельмут, это буфет и только буфет и больше ничего не надо. У меня голова идет кругом от работы, от принимаемых решений, от которых зависит жизнь человека! Я уже сказал, хватит всяких предсказаний и хватит об Америке! Мы живем здесь! А я живу всегда с тобой — он указал пальцем в Гельмута — и с тобой — на Хелен — как на вулкане! А я хочу спокойно жить! — и уже две его ладони бессмысленно колотили по буфету! — Не надо мне этих сложностей, или тонкостей, я не хочу знать, что ждет меня, тебя, его впереди, я просто хочу жить! Как нормальный человек! — Слетевший с плеча кокаду, в так его эмоциям, метался под потолком и Хелен, потащила девчонок в другую комнату.
— Тише, что ты так расшумелся? — спросила она, по привычке включив в ход защитную реакцию «дурочки» — Устал, иди ложись спать.
Миррано, глотнув грудью по больше воздуху, мгновенно затих, и махнув рукой, решил так и поступить.
Неделя прошла в семье Миррано, на редкость, тихо. Может еще и потому, что сам Миррано только две ночи переночевал в семье. Он приходил уставший и рассеянный от каждодневного напряжения сил и внимания на работе и от него никто не слышал никакого диалога, никаких вопросов, он глотал все что видел на кухне, быстро мылся под душем и чуть присев на кровать, уже спал. Хелен еще лелеяла надежду о чем-то очень для неё важном поговорить с ним, но только слышала в ответ тонкий, изящный присвист его носоглотки, изредка прерывающийся храпом в высокой тональности. Утром же она любила поспать, а он уходил рано и придет ли этой ночью, заранее обнадежиться, было трудно. Она звонила ему на работу, но ей передавали, что доктор Миррано на операции или занят с тяжело больными и тогда произошло непоправимое.
Миррано зашивал рану пожилому солдату, пострадавшему не от пули или штыка, а когда лез воровать через высокую ограду курей в зажиточную усадьбу в приграничной области между Украиной и Польшей. Рваные раны труднее всего поддавались штопке хирурга и у пациента открылась кровь во время извлечения из мягких тканей заноз и кусков трухлявого дерева. Обезболивающих
