его фото.
Я начинаю паниковать, когда снова слышу автоответчик.
— Что там происходит? — подаю я голос, когда мы останавливаемся в пробке.
— Не знаю. Оказывается, не только мы решили в час ночи проехаться.
Я вздыхаю, бросив голову на подголовник. Пробка действительно большая. Из-за стоящих спереди машин непонятно, из-за чего она случилось.
Попытавшись рассмотреть, что там происходит, я замечаю знакомые номера машины.
— Что-то видишь? Мне кажется, нас всех заставят свернуть назад. Здесь проход закрыт.
Я пропускаю мимо ушей слова Нила и выхожу из машины. Он что-то говорит и выходит за мной.
Потихоньку все машины разворачиваются в обратную сторону, а я иду к месту происшествия. Вдали я вижу оградительную ленту желто-черного цвета. Я бы ни за что туда бы не ходила, но у меня плохое предчувствие, когда я увидела знакомые номера машины, а сейчас, приблизившись, замечаю машины скорой помощи: не те ли, что проезжали мимо дома?
— Мисс, вам туда нельзя, — слышу незнакомый голос, но вокруг все плывет. Одновременно я вижу бегающих туда-сюда врачей, разбитую фуру и еще одну машину.
— Мишель, давай уйдем, — говорит Нил, прикасаясь к плечу.
— Это моя машина, Нил, моя! — шепчу я ему.
Он не успевает что-то ответить, как я уже прохожу за ленту и бегу к скорой, игнорируя полицейского.
Мое сердце колышется, когда взгляд останавливается на врачах, которые застегивают мешок для трупа. Не успеваю я отойти от одной такой мысли, передо мной пробегает пара других врачей, несущих на носилках раненого. И тут я вижу его. Без сознания. В крови и синяках. С дыхательной трубкой.
Я подбегаю к скорой, но меня останавливают.
— Мисс, вернитесь, вам здесь нельзя находиться.
— Я знаю этого человека! Пропустите меня, я хочу поехать с ним.
Двери скорой закрываются и машина сразу же исчезает. Я понимаю, что находиться здесь бессмысленно, но все вокруг кружится, я ощущаю прилив слез. И впервые в жизни чувствую потерю. В первые я могу потерять дорогого мне человека.
***
В больнице я понимала, что ничего не добьюсь от врачей, ведь информацию они предоставляют близким, вот и пришлось врать, что я жена Адама. Меня начинало подташнивать при словах «переломы», «потеря крови», «кома».
Врачи сказали, что делать нам сейчас тут нечего, слишком поздно, да и увидеть его у меня не было шансов, по крайней мере сегодня.
Весь обратный путь до дома я думала, как об этом сообщить Чарльзу. Как о таком вообще можно сказать ребенку? Ребенку, который уже успел потерять одного родителя.
Нил сообщил о случившемся Мине по телефону, и когда мы зашли в дом, она молча обнимает меня.
— Может, лучше не говорить ему сегодня или придумать что-то? — предлагает Мина.
— Он не заснет, пока не узнает, где Адам. Я просто не смогу врать ему.
Выпив воды, чтобы постараться прийти в себя, я поднимаюсь наверх в мою прошлую комнату. Он играет на планшете, но, как видит меня, бросает его на одеяло и поднимает голову с подушки. Я присаживаюсь на край постели.
— Папа уже вернулся? — Свет лампы на тумбочке дает понять, что у мальчика красные глаза.
— Чарльз, я должна кое-что сказать тебе…
Ну и как я могу это сообщить ребенку? Он хватает меня за локоть и смотрит на меня с глазами полными надежды.
— Твоему папе стала плохо, и пока он должен быть в больнице под присмотром врачей. — Знать ребенку подробности не нужно, и я попыталась хоть как-то смягчить всю эту ужасную ситуацию.
Чарльз отпускает мой локоть и недоверчиво смотрит на меня.
— Моя мама тоже была в больнице, а сейчас папа. — Его слова обрываются из-за нахлынувших слез, а щеки краснеют. Я хочу обнять, сказать, что все будет хорошо, но он отталкивает меня.
— Папе стала плохо из-за твоих слов! Я слышал, как вы ругались. Он ушел из-за тебя, это ты виновата!
Слова бьют в сердце, бьют сильно, так как это правда: все это случилось исключительно по моей вине.
Чарльз толкает меня, а сам выбегает из комнаты, и я слышу, как на первом этаже его успокаивает Мина. Не знаю, как быстро появляется передо мной Нил, но он заставляет меня убрать руки с мокрого лица.
— Он прав, я во всем виновата, — шепчу я, попутно хватая воздух ртом, в то время как сердце рвется на части.
Нил ничего не говорит, он просто садиться напротив и обнимает за плечи. Молчаливая поддержка порой действует лучше самых умных слов.
В палате довольно светло. Сквозь жалюзи проникают лучи весеннего солнца.
Я сижу на стуле напротив маленького стола и пью непонятно какой по счету кофе. Чарльз сидит возле кровати Адама и рассказывает, что он вчера раскрашивал.
Прошла неделя, как я обвиняю себя в случившемся. Неделя, как чувствую, что вот-вот смогу потерять дорогого мне человека. Неделя, как Адам в коме и из-за тревожности (и по совету Мины) врач прописал мне антидепрессанты.
Пару дней назад прилетели родители Адама, из-за чего мое состояние еще больше ухудшилось. Хотя, казалось, куда хуже? Я не хотела им говорить, но они звонили каждый день по видеозвонку, и если в первые разы получалось выкручиваться, то потом было сложнее. Тем более, когда они звонили на телефон Адама, по которому я сейчас провожу рукой. Экран разбит и не сразу реагирует на мои касания. Зато я вижу свои пропущенные звонки.
В палату входит медсестра, и я сразу понимаю, что нам пора. Сегодня мы долго просидели здесь. Сначала родители Адама, а потом пришли мы с Чарльзом.
Амила только и повторяла: «Только переехал, а уже случилось такое». Я понимаю, что ей больно, но ее присутствие только нагнетает, и чувство вины охватывает меня с новой силой, даже если она и не знает полностью всю историю случившегося.
Сейчас я выгляжу как грозовая туча — такой же темно-серой. Мина объяснила ситуацию своему отцу, и мне дали выходные. Вся неделя дается мне плохо: я не в состоянии приготовить ужин, Чарльз со мной до сих пор не общается. Нил и Мина вечерами гостят у меня. Иногда Мина берет Чарльза с собой, когда выгуливает пса.
Единственное, что может в этой ситуации радовать, — родители Адама расположились в каком-то отеле. Хоть какое-то время я не буду чувствовать взгляд Амилы, который говорит, что я не достойна ее сына. Будто я этого сама не знаю.
Выбросив в мусорное ведро возле кофе автомата свой пустой стаканчик, сажусь на скамейку и через минуту чувствую,
