идея, но как только она пришла мне в голову, избавиться от нее я уже не мог. Перед моими глазами стояла физиономия Каспера, когда я наставлю на него дуло. Я представлял себе, как он упадет на землю и будет дрожать от страха. Эта картинка придавала мне сил. Все это заняло бы всего несколько минут. Я собирался всего лишь припугнуть его, показать, на что я способен. Я хотел заставить его попросить прощения и пообещать никогда больше не называть меня педиком.
Сердце колотилось в груди, пока я шел к охотничьему домику Бенгта. Вдалеке я все еще видел Каспера, сдирающего краску с дровяного сарая. Это был мой шанс доказать, что я не маленький мальчик, а человек, заслуживающий уважения.
Я открыл навесной замок и отодвинул засов, засунул ключ в скважину. Руки дрожали от возбуждения, так что мне пришлось потрясти ими, чтобы вернуть себе контроль.
Вокруг домика росли высокие деревья, так что, несмотря на полдень, свет был приглушен. Но я не стал зажигать лампочку, а сразу прошел к шкафу с оружием. Мне понадобилось несколько минут, чтобы подобрать правильный ключ, дверь заскрипела, когда я открыл ее. Я посмотрел на три ружья, висевшие передо мной, пытаясь вспомнить, какое брал Бенгт сегодня утром. Наконец я выбрал то, которое висело справа, и осторожно достал его.
Ружье было тяжелее, чем я думал, было очень непривычно держать его в руках. Я погладил пальцами дуло, почувствовал холодную сталь. Интересно, подумал я, оно заряжено или Бенгт вытащил патроны? Меня поразила мысль о том, что я почти ничего не помню из уроков Бенгта, я совершенно не контролировал ситуацию. А что, если я случайно застрелю Каспера?!
Краем глаза я заметил лису, висящую на том же крючке, где раньше висели зайцы. Рот ее был открыт, высунутый язык свисал наружу. Я задрожал. Еще не поздно было вернуть все обратно. Я мог поставить ружье обратно в шкаф, закрыть домик и отдать ключи Ингегерд, и никто бы ничего не узнал. Но как бы я заставил Каспера перестать унижать меня? Это был мой единственный шанс остановить его. Я не имел права на трусость.
Я вскинул ружье на плечо точно так, как мне показывал Бенгт, и положил палец на курок. Запах освежеванной тушки стоял у меня в носу, и я вышел из домика. Я поднял ружье и направил его на ворону, сидевшую на ветке. Я подумал, что должен сделать это, нельзя было колебаться.
Сердце колотилось, не знаю, стучало ли оно когда-нибудь так быстро. Я попытался успокоить дыхание и посмотрел на дровяной сарай. Каспер все еще был там, я слышал, как он ругался, когда не мог содрать краску. Я направил на него ружье и уже собирался шагнуть вперед.
– Положи ружье!
Голос Бенгта загрохотал за моей спиной, и я застыл. Я медленно опустил ружье и положил его на землю перед собой, а потом обернулся.
– Что, черт возьми, ты делаешь?
– Я не хотел, – пробормотал я.
– Мои ключи, – сказал Бенгт, протягивая руку.
Я достал связку из кармана и отдал ее ему.
– Мне очень жаль, я нашел ключи на земле и просто хотел проверить, закрыт ли замок.
Лицо Бенгта напряглось, он не смотрел мне в глаза. Пока он поднимал ружье, убирал его в шкаф и закрывал дверь, я пытался придумать объяснение получше, но так ничего и не придумал. Я ждал, что он что-нибудь скажет мне, что он отругает меня. Скажет, как он зол и разочарован во мне. Но он ничего не говорил, и это молчание мучило меня.
Это был последний раз, когда мы говорили друг с другом о чем-то помимо коровника. В следующий раз, когда Бенгт пошел в лес, он не позвал меня с собой, и я никогда больше не был в его охотничьем домике.
Я прожил на хуторе Хага два года. Только в конце первого полугодия девятого класса Улла-Бритт наконец услышала мои слова о том, что я хочу ходить в гимназию в Мальмё и готов вернуться домой.
За осень я подтянулся и получил зачеты по всем предметам, кроме химии, потому что учитель там был совсем древний и игнорировал мои вопросы. Бенгту и Ингегерд тоже пожаловаться было не на что. Они назначили меня ответственным за коровник, и каждый день после школы я следил за тем, чтобы стойла были вычищены, а коровы получили свежее сено.
Улла-Бритт сказала, что она впечатлена тем, как я повзрослел, работая на хуторе. Удивительно, но я почувствовал гордость, когда она это сказала. Словно уборка навоза – то, чем можно похвастаться. Через несколько дней после своего последнего посещения она позвонила мне и сказала, что обсудила этот вопрос с Ингегерд и папой, и они договорились, что я могу вернуться домой в конце лета, если хочу.
Я едва сдержался, чтобы не подпрыгнуть от счастья, я бродил по хутору с глупой улыбкой на лице. Лишь ночью мне в голову пришли другие мысли. Я не мог уснуть, вертелся на скомканных простынях. Мне мешал громкий храп Кваме, доносившийся из-за стены, и холодный свет луны, пробивавшийся сквозь шторы в комнату.
Я очень хотел поскорее уехать отсюда, и в то же время во мне росло беспокойство. За время, проведенное на хуторе Хага, я изменился, во мне проявились новые черты. А что, если я не смогу приспособиться? Что, если я стал совсем чужим для своей семьи?
Улла-Бритт забрала меня во вторник в начале августа. Я ничего не сказал остальным, но, выходя из барака, положил свою бейсболку Philipp Plein на кровать Али.
Улла-Бритт ждала меня снаружи вместе с Ингегерд и Бенгтом, я удивился тому, что они казались расстроенными. Ингегерд обняла меня и сказала, что всегда будет рада видеть меня снова, а Бенгт пожал мне руку. Я не смог посмотреть ему в глаза, я торопился в ту же самую красную «Вольво», которая привезла меня сюда. Усевшись, я в последний раз взглянул на хутор Хага.
Мне показалось, что дорога до Мальмё заняла вечность. Улла-Бритт слушала радио, канал P4, и мы бороздили залитое солнечными лучами пространство. Она спросила, звонил ли мне папа, как обещал, и я соврал, что конечно же он мне позвонил. Когда мы подъехали к дому, Улла-Бритт улыбнулась мне и сказала, что не будет заходить в дом вместе со мной, но навестит нас через пару дней, а если мне что-то понадобится, я всегда могу ей позвонить.
Так
