странно было снова находиться в доме, в котором я вырос. Там все было как раньше. Словно, пока меня не было, дом стоял заброшенным. На лестничной клетке все так же тускло светила лампочка и пахло куревом, а на подоконнике на втором этаже лежала потерянная кем-то перчатка.
Я быстро поднялся наверх. Я перепрыгивал через ступеньки, и мои мышцы помнили это движение. Я так часто взбегал по этой лестнице, так часто хватался руками за одни и те же места на перилах. Но у самой двери я замер. Я не знал, что произошло дома с тех пор, как я уехал, не знал, каково будет вернуться.
Лидия ждала меня в коридоре. За все это время мы виделись всего пару раз, Улла-Бритт организовывала эти встречи, и я не знал, обижается ли она до сих пор за все те глупости, что я ей наговорил. Но когда она крепко обняла меня, я почувствовал себя гораздо лучше.
Папа все так же сидел в кресле. Я сел на диван рядом с ним, я не знал, как он отреагирует.
– Добро пожаловать домой, – сказал он безразлично и протянул мне руку.
Я едва успел пожать ее, и он тут же отвернулся к телевизору.
Стало тихо. Только ведущие телепередачи бормотали что-то бессвязное. Я подумал, что папа, наверное, злится на меня, что он разочарован во мне. А потом подумал, что вообще-то все должно быть наоборот.
Я посмотрел на его бледные щеки с неровно проросшей бородой, на усталые глаза. На круги от пивных бутылок на столе, поблескивающих в приглушенном свете. Вообще-то я хотел что-то ему сказать, но не мог придумать, что именно. Мне не хватало слов. А потом я решил, что не нужно ничего говорить. Я просто посижу здесь. И снова стану частью семьи.
Лидия приготовила ужин, в шесть часов мы сели за стол и поели. В каком-то роде все было как раньше: мы – те немногие, кто уцелел после катастрофы. Трое выживших счастливчиков, которые пытаются найти опору, способ снова стать единым целым. И в то же время что-то все-таки изменилось. Я пока не понимал, что именно, но явно это чувствовал.
После ужина я пошел прогуляться. Солнце стояло высоко над горизонтом, было душно. В кармане завибрировал мобильный, но я знал, кто мне звонил, и не стал его доставать. В минуту слабости я рассказал Джексону, что возвращаюсь домой. Теперь он хотел встретиться со мной, но я пообещал себе держаться от него подальше.
Ингегерд помогла мне подать документы в гимназию, и меня приняли на курс строительства. Вообще-то столярничество и кирпичная кладка меня не очень интересовали, но Ингегерд сказала, что этот вариант мне подойдет. Что я смогу получить востребованную профессию. Я подумал, что будет неплохо иметь четкое направление в жизни. Что это поможет мне сдерживать мои тяжелые мысли.
Когда я проходил мимо Мёллана, во мне забурлила кровь. Я был дома, я мог делать все что угодно. Я так скучал по всему этому. Но свобода несла в себе определенный риск. Я не хотел попасть туда же, где был раньше, не хотел снова иметь дело с полицией, выслушивать вопросы Уллы-Бритт и видеть грустные глаза папы. Больше я не позволю затянуть меня в подобные делишки.
* * *
Первые недели в школе я держался поодаль. Садился как можно дальше, внимательно слушал и записывал всю информацию, которую только успевал усвоить. Почти все в классе были темноволосыми, в отличие от учителей. У нашего классного руководителя Йорана волосы были длинными, спутанными и совершенно белыми. Он носил вязаный свитер, который, видимо, колол, отчего Йоран все время почесывался. Он смотрел на нас сквозь мутные очки и постоянно повторял, что важно вести себя хорошо, а иначе мы мгновенно вылетим из школы. Что забирать с собой инструменты из мастерской – преступление, что если ноутбук, который нам выдали в школе, сломается, новый мы будем покупать за свой счет.
Мы изучали разные инструменты с интересными названиями: ножовка по дереву, ножовка по металлу, долото, скобель, рашпиль. Мы работали дрелью, использовали токарный и деревообрабатывающий станки. Худощавый парень по имени Хассан метался между разными станками, с трудом сдерживаясь, чтобы не засунуть в них пальцы. Каждый раз, когда мы с ним встречались взглядом, он широко раскрывал глаза и язвительно ухмылялся. Я старался держаться от него подальше и ничего не сказал, когда он однажды случайно на меня налетел.
Подошла моя очередь работать с ленточной пилой, и тут я заметил, что кто-то вставил в нее слишком большой брусок дерева и она застряла. Я осторожно потянул за него, не зная точно, что мне делать. Хассан заметил это и заорал:
– Он сломал пилу!
Йоран, который в этот момент объяснял что-то другому ученику, замахал на него рукой, чтобы тот замолчал, но Хассан не унимался.
– Круто, – весело орал он, – он реально сломал ее!
Все посмотрели на меня, я покраснел. Я не знал, что мне делать. Йоран на другом конце класса бормотал что-то непонятное.
– Тише, – сказал я Хассану, но тот прыгал вокруг меня и никак не мог успокоиться. На нем были совершенно ужасные брюки и синтетическая рубашка, явно купленная на каком-то рынке.
– Йоран, – закричал он. – Идите скорее сюда! Этот парень вам пилу поломал!
– Заткнись! – прошипел я.
Улыбка застыла на лице Хассана.
– Не смей говорить мне «заткнись»!
Я увидел, как остальные едва заметно повернулись к нам и подтянулись поближе. Всем было интересно, что происходит.
– Я говорю «заткнись» тому, кому хочу!
– В таком случае, – сказал Хассан, вставляя два пальца в рот и высовывая язык, – имел я твою маму!
Ярость молнией пронзила тело, вскипела кровь. Во мне словно что-то сломалось, я бросился вперед и уронил его на пол.
Глаза Хассана заполнились ужасом. Я чувствовал под собой его тщедушное тельце, и сознание превосходства заводило меня, каждый мой удар попадал в цель. Звук ударов моего кулака о его лицо отражался от стен, это длилось до тех пор, пока Йоран не схватил меня за локти и не оттащил от него.
Лишь в этот момент я заметил, что у меня болит рука. Я потер ее, а другие помогли Хассану подняться. Он не поднимал голову. Щека опухла, из разбитой брови тонкой струйкой сочилась кровь.
Йоран что-то говорил мне, но его голос звучал отдаленно. Я прекрасно понимал, что все это значит, мне не нужно было никаких объяснений. Я стряхнул с себя его руку и вышел из мастерской. Я прошел через холл
