день?
– Да. Поругался с одним парнем в школе.
– Понимаю, – сказал Джексон и приобнял меня. – Эта страна не для всех, они хотят, чтобы мы, те, кто не вписывается в их общество, считали, что сами в этом виноваты. Но это не так.
– Что ты имеешь в виду?
Джексон улыбнулся. Было странно видеть его совсем рядом.
– Ты сам можешь решать, как хочешь прожить свою жизнь, и только тогда ты почувствуешь, что по-настоящему свободен.
Я не совсем понял, что он хотел сказать, но все равно кивнул.
– Что-то не так с этим миром, – продолжал он торжественно. – Ты раб и, как и все остальные, рожден в тюрьме. «Матрица», – сказал он, легонько толкая меня в бок. – Видел?
– Конечно.
Джексон отпустил меня.
– Так, теперь серьезно. Этот мир сошел с ума, но пока ты со мной, тебе не о чем волноваться. На фиг школу и все такое, ты будешь работать на меня и зарабатывать хорошие деньги.
Он достал коричневый клетчатый бумажник с золотой эмблемой, вытащил оттуда две потертые тысячные купюры и протянул их мне.
– Это за то, что ты меня не сдал.
Я взял купюры в руки и уставился на них.
– Ты уже решил, кто ты такой, – продолжил он, жестом указывая на прохожих. – Ты можешь потратить остаток своей жизни на то, чтобы переубедить их, можешь торчать на занюханном складе, разгружая товар какого-нибудь миллионера, а можешь взять все в свои руки.
Я сложил деньги и убрал их в карман. Я не знал, что ему ответить. Вообще-то мне надо было идти домой, но я не знал, что меня там ждет. Может быть, Улла-Бритт уже поговорила с папой, а может, она сама ждала меня у дверей. В любом случае у меня не было ни малейшего желания встречаться с ними, и я подумал, что даже если я не захочу работать на Джексона, сходить с ним в Babas я вполне могу.
Глаза Джексона засияли, мне показалось, что он прочитал мои мысли.
– Тебе не нужно принимать решение прямо сейчас, но пиццей-то я тебя могу угостить?
Я посмотрел на улицу, которая вела домой. Я знал, что мне нужно было сделать, но я подумал, что, возможно, Джексон видит меня настоящего. Что он, возможно, даже лучше меня самого понимает, кто я такой, и что все всегда идет не так, как надо, потому что я сопротивляюсь своему естеству. Но я устал все время проигрывать, и я чувствовал, как зудит моя кожа. Как что-то поднимается и вырастает во мне.
– Покурить есть? – наконец выдавил я из себя.
– Конечно, – сказал Джексон и улыбнулся. – Просто пошли со мной.
Сегодня ночью я очень плохо спал, все время вертелся, да еще какой-то псих из соседней камеры несколько раз принимался орать, так что они пришли и забрали его. У меня тяжелая голова, и мне совсем не хочется снова сидеть в комнате для допросов, вот только повлиять на это я никак не могу. Приходит охранник, и мне приходится вставать и идти за ним.
Меня ужасно раздражает то, что они по-прежнему держат меня здесь, хотя у них нет никаких доказательств. У меня кончается терпение. Я больше не могу здесь сидеть, переживая о том, что происходит за стенами тюрьмы. Если в ближайшее время ничего не произойдет, мне придется менять тактику.
Валлин и Юн стоят в углу комнаты для допросов и тихонько переговариваются. Интересно, что они попытаются сделать сегодня. В их глазах я вижу отчаяние, и я очень надеюсь, что это наша последняя беседа. Я очень хочу на свободу, уехать из этой страны, заселиться в отель с настоящей удобной кроватью и заказать прямо в номер десяток гамбургеров с картошкой фри.
Валлин и Юн садятся. Стулья под ними поскрипывают. Они оба настроены очень серьезно.
– Вы знаете человека по имени Фарид Гали? – спрашивает Валлин.
Я мотаю головой.
– Нет? Ладно. А Ричард Бофорс вам знаком? Молодой человек Линнеи? – уточняет он, потому что я молчу. – Биржевой маклер, заработавший в прошлом году более двух миллионов? Большие деньги, – говорит Валлин, и Юн одобрительно кивает. – Даже не могу себе представить, каково это – иметь такое состояние. А так как Ричард человек щедрый, часть этих средств он тратил на подарки Линнее.
Юн достает несколько распечатанных фотографий, на которых изображены разные драгоценности. Я бросаю взгляд на одну из фотографий, но сразу же отворачиваюсь.
– Здесь мы видим пару сережек с бриллиантами весом в половину карата, колье с ограненным рубином и часы «Картье» стоимостью двадцать тысяч крон.
– Какое все это имеет отношение к моему клиенту? – спрашивает Моберг.
Уголок рта Юна слегка подрагивает, едва заметно, и все же от этого движения у меня по спине пробегают мурашки.
– Мы знали, что Даниель вместе с Линнеей был на Центральном вокзале в день ее исчезновения, вот только мы не знали, что он там делал. А потом мы обнаружили это, – говорит он, доставая листок бумаги.
Моберг наклоняется над столом, и мой взгляд против моей воли притягивается к потертой копии написанного от руки чека. Когда я читаю витиеватые буквы, выведенные черными чернилами, меня прошибает пот. Они не должны были найти это.
Валлин смотрит на меня, я изо всех сил стараюсь делать вид, что меня это все не касается, но слишком поздно. Они уже почуяли добычу, так что как бы я ни пытался контролировать выражение своего лица, у меня ничего не выйдет.
– Ричард Бофорс обнаружил, что некоторые из украшений, которые он дарил Линнее, пропали, а в день ее исчезновения кто-то заложил точно такие же часы «Картье» в ломбард в нескольких кварталах от Центрального вокзала. К сожалению, видеонаблюдения там нет, но Фарид Гали, купивший эти часы, вспомнил, как выглядел продавший их мужчина, и указал на вас.
Моберг сразу же начинает протестовать. Он спрашивает, как происходило опознание, но Валлин непоколебим. Он не сводит с меня взгляда.
– Вы несколько недель следили за Линнеей, но, когда наконец решились и заговорили с ней, она вам отказала. У нее уже был молодой человек, а такие, как вы, были ей неинтересны. Вы разозлились. Вы начали преследовать ее, поняли, какой шикарный образ жизни она ведет, что у нее и ее молодого человека огромная новая квартира с видом на море, они ездят на машине класса люкс, весь мир лежит у их ног. Для парня, который вырос с отцом-алкоголиком, для того, кто так и не закончил гимназию, кто совершил свое первое преступление в тринадцатилетнем
