черной дырки вылетит злой горячий шарик… Интересно, как-то отстраненно думала Мия, это очень больно? И насколько долго будет больно? Наверное, недолго. Ведь в груди, куда вопьется злой горячий шарик, – сердце. Оно еще вздрогнет – раз, два, может, три, – выплескивая наружу теплую Миину кровь. И станет темно… И это совсем не страшно. Потому что тогда ни о чем не надо будет думать, беспокоиться… Раз – и все.
Это было, конечно, очень глупо. Подобное случается только в кино, где сценаристы специально сочиняют пострашнее. Или в книжках. В жизни такого не бывает. То есть бывает, конечно, но не с простыми людьми вроде Мии. В ней ведь, кроме внешности, ничего особенного, по сути, нет. И почему она вдруг подумала про этот дурацкий пистолет? Наверное, из-за бунинского рассказа «Легкое дыхание». Про девушку Олю, совсем юную, еще гимназистку, которую застрелил влюбленный в нее офицер. Она с ним сначала спала, а после тот ей надоел, и она его прогнала. Что-то в этом роде. И он ее застрелил – на вокзальном перроне, среди нарядной гуляющей толпы. Тогда, сто лет назад, модно было так гулять. Мия помнила, что вроде бы даже Бунин сочинил рассказ, глядя на настоящую могилу. И финальный крест с фарфоровым медальоном, с которого смеется большеглазая девушка, был настоящий. Только история эта случилась сто лет назад – не фигурально, а буквально сто лет назад, даже немного больше. Вряд ли сегодня возможны такие шекспировские страсти. И вряд ли Мия способна подобные возбуждать. И уж тем более – в ком? Петенька – и пистолет?!
Очень глупо.
Петенька довольно долго молчал, сверля Мию испытующим взглядом. Будто ждал чего-то. Каких-то слов. Но что, простите, можно ответить на явный бред? Ну да, она ходила в консультацию – и что теперь, ей нужно перед ним оправдываться? Она убила кого-то? Что-то украла? Он же вроде в прошлый раз согласился с ее доводами… Погрустнел, конечно, но ушел, не затевая скандала…
Нижняя Петенькина губа как-то странно задрожала, он сунул в оттопыренную горловину пакета правую руку, завозился там… Чего он возится? Неужели и вправду пистолет? Или бейсбольная бита?
Или это она себя после удручающей беседы с узисткой накручивает, а в пакете просто-напросто букет? Или даже коробочка с обручальным кольцом? Петенька так убеждал ее в тот раз, что он ее любит и это самое главное, мог додуматься и замуж позвать…
Вот только Мие никакого обручального кольца не нужно – от него. Надо ему «нет» как-нибудь помягче сказать. Как-нибудь милосердно, типа, я не готова к замужеству, дело во мне, а не в тебе, ты очень милый…
Петенькины губы шевельнулись: он произнес что-то – тихо, практически беззвучно. Что-то странное…
И глаза… Какие странные у него стали глаза – как будто стеклянные!
Господи, он ведь и в самом деле хочет ее убить! Надо было сразу бежать! Бежать! Но для этого – подняться с качелей (таких неустойчивых!), обогнуть стоящего вплотную Петеньку… нет, не успеть…
И она зажмурилась – чтобы не видеть, как ненормальный, абсолютно свихнувшийся псих станет ее убивать…
Первая мысль была почему-то опять о литературе. В скольких романах героиня, обнаружив себя в центре белого пространства, решает, что попала на небеса или в чистилище, в соответствии с собственными верованиями, – в общем, на тот свет. А после приходит кто-то в белом халате и сообщает, что она в больнице. Чудесно, ей-богу. Могла бы и сама догадаться. Раз все вокруг белое – значит, это больничная палата.
Мия обвела глазами окружающую белизну. Да уж, вряд ли это намного лучше, чем «тот свет».
То есть раз она в отдельной палате. Ясно же, что заплатить за подобное некому. А если бесплатно… Где-то она не то читала, не то слышала, что в отдельный бокс переводят умирающих. Чтобы не травмировать прочих пациентов зрелищем агонии. Значит, она… умирает?!
Господи, что этот ненормальный с ней сделал?!
Все-таки у него был пистолет?
Нет, никакого пистолета – ни большого черного, ни еще какого-нибудь – Мия не помнила.
Последнее, что осталось в памяти – это безумное Петенькино лицо. Нет, не безумное. Какое-то… отчаянное, что ли? И губы… Он сказал что-то странное, фантастически неуместное. Что-то вроде «прости». А потом – словно жаркий взрыв прямо перед лицом. Она зажмурилась (это Мия тоже помнила), однако почувствовала его.
Но она же – видит? Значит, не взрыв? И не выстрел?
Оглядевшись еще раз, Мия поняла, что «отдельный бокс» – кусочек, отгороженный ширмой от большего помещения. Впрочем, это, наверное, мало что меняло. Раз отгородили, значит, дела ее все-таки не слишком хороши.
Она поморгала, пошевелила губами (справа что-то тянуло и саднило, но терпимо), попыталась что-нибудь произнести. Сперва получилось какое-то сиплое шипение, но на третий раз Мия услышала вполне отчетливый шепот:
– Я тут. Это больница. Петенька гад.
Получилось. А что толку?
Появившийся из-за ширмы белый халат (мужчина показался Мие очень высоким, прямо телеграфный столб, наверное, потому что она глядела на него снизу), однако, держался бодрячком:
– Вот и наша спящая красавица проснулась!
Красавица? Он что, издевается?! Петька же что-то ужасное сделал: или гранату взорвал, или… ей вспомнились интернет-страшилки про съезд крыши на почве безнадежной любви… кого-то ножом изрезали, кого-то кислотой облили… кого-то… больше не вспоминалось, но и того довольно.
– Повезло вам, девушка! – все так же радостно вещал «телеграфный столб». – Глаза в порядке, лицо практически нетронуто…
– Практически? – переспросила Мия.
– Ну… так. Несколько капель попало. Вот тут, справа…
– Несколько капель… чего? Он меня чем-то… облил?
«Халат» на мгновение помрачнел:
– Кислотой.
Мия попыталась отыскать в памяти хоть что-то из школьных уроков химии. Какая там кислота самая едкая? Плавиковая, кажется. А еще есть соляная – это та, из которой у нас желудочный сок. Там она, правда, более-менее разбавленная. И еще – смешное название – царская водка, смесь такая. Вот зачем она пытается это вспомнить? Для нее сейчас одно важно: какие будут последствия Петькиного нападения!
Да уж, повезло с поклонничком…
– Можно посмотреть?
– Только вы сразу не расстраивайтесь очень уж. Я ж говорю, ничего непоправимого. Хотя выглядит, конечно, не слишком симпатично. Но это временно!
Перед глазами возникло зеркало. На мгновение Мия прикрыла глаза – смотреть было страшно. Но – что делать? Страуса изображать? Типа, если не вижу, этого нет.
Шея – в чем-то белом – была затенена, но главное, что Мию интересовало, – лицо. На правой щеке бугрился багровый струп, очертаниями напоминающий главный остров Японии. Как, бишь, его там? Хонсю? Кюсю? Впрочем, какая разница! «Японский остров» занимал едва ли не полщеки и выглядел устрашающе. То ли гной из
