В Баддингтауне Хизер почувствовала, что может наконец-то вдохнуть полной грудью, и страх, что Джошуа будет преследовать её, постепенно сходил на нет. В самом деле, как бы он выследил её из Техаса?
— Я найду тебя, где угодно, — заявил он тогда в суде.
Хизер помнила, как заострились в тот момент черты его лица, напоминая об индейских предках, и в животе у неё прихватило иррациональным страхом.
Джошуа не тронул её и пальцем, но она не могла быть уверена, что так будет оставаться и дальше.
Поэтому она уехала. И не прогадала, выбрав Мэн.
Жизнь, кажется, налаживалась и даже начинала Хизер нравиться. Почти.
Со всех сторон в школу стекались ученики — сонные, уставшие за учебную неделю, они высыпали из школьных автобусов, парковали свои машины на ученической парковке и брели в здание, позевывая и попивая кофе из термостаканов. Хизер взглянула на материалы, которые подготовила для урока, посвященного сонетам Шекспира — самой неоднозначной и недооцененной части его наследия. Их считали «сладкими, как сахар» и «скучным вздором», воспевающим мифическую возлюбленную… Хизер улыбнулась этой мысли: современники Шекспира даже не заметили, что в большей части сонетов этой «возлюбленной» был мужчина-покровитель.
Правда, когда заметили, это вызвало ещё больше теорий и пересудов.
На прошлом уроке Хизер попросила учеников отыскать и распечатать шекспировский сонет, отзывающийся в их сердце сильнее других, но не то чтобы она надеялась на выполнение задания — сонетов было слишком много и не всем они приходились по душе. Ей самой больше импонировали комедии — в них не было трагичной пафосности или переписывания всемирной истории в угоду красивому слогу и сюжету, но мудрости между строк можно было увидеть не меньше. Разумеется, если знать, где искать.
При этом Хизер было любопытно: какие сонеты выберут её студенты?
Иногда о людях можно сказать многое, лишь прочитав стихи, что западают им в душу. Или их любимые книги.
«Тебе интересно, какой сонет выберет Коннор, — ехидно заметил её внутренний голос. — А когда-то ты обещала себе, что не станешь искать любимчиков…»
Или не станет проникаться симпатией. Сильнее, чем положено.
Признаться, что Коннор нравится ей больше остальных, Хизер было трудно. Умный, острый на язык, он не боялся высказывать свое мнение, не боялся казаться дураком в чьих-то глазах. Если он был уверен в своих словах, то шел до конца, отыскивая аргументы, которые, быть может, кто-то другой не нашел бы. Хизер импонировало его рвение к учебе, и она упорно игнорировала мягкое тепло, расцветающее в груди и медленно стекающее в низ живота, если Коннор ей улыбался.
А когда он улыбался, он казался красивым. И это была очень паршивая мысль.
Коннор, черт возьми, вообще-то был её учеником, Хизер не должна и думать о такой реакции… не то что испытывать!
Её телу и её сердцу было плевать.
Она принимает дружелюбие за знаки внимания, убеждала себя Хизер. Он просто пытается быть вежливым.
Хорошая попытка, только вот острые грани характера мешали считать его «дружелюбным соседом». И он слишком явно показывал свое отношение к другим людям, не размениваясь на лицемерие и попытки нравиться всем без исключения.
Хизер Ньюман была очень хороша в самоубеждении, если того хотела, но сейчас её попытки давали сбой. Они сбоили каждый раз, когда она чувствовала затылком его взгляд, пока писала что-то на доске. Или когда он спорил с Джеммой Стоукс, но смотрел почему-то на Хизер, и он не искал одобрения или подтверждения правильности доводов, он просто… смотрел. Так, что становилось жарко, и хотелось открыть окно.
Коннор не пытался сблизиться с ней. Но почему-то Хизер не становилось от этого легче. И думала она о Конноре теперь куда чаще.
Что уж тут хорошего?..
К счастью, звонок прервал её споры с самой собой, и Хизер широко улыбнулась ввалившимся в кабинет ученикам. Скакнувшее к горлу из-за ответной улыбки Коннора сердце даже почти удалось проигнорировать.
— Кто-нибудь выбрал сонет? — Хизер оглядела учеников.
Энтузиазма она не заметила, и это было странно для них.
У кого-то из них на столе действительно лежали распечатки. Кто-то прятал глаза.
Ей вовсе не хотелось сегодня ставить кому-то D или стыдить за невыполненное домашнее задание, но в классе царила непривычная тишина. Даже Джемма молчала, глядя на распечатанный лист прямо перед собой.
— Это было трудное задание, мисс Ньюман, — наконец подняла руку Мэгги Картер.
— Почему же?
— Потому, что любовь проще, чем Шекспир пытался её представить, — пожала плечами Мэгги. — Как можно выбрать что-то подходящее среди этих пафосных бессмысленных фраз?
— И отчего же она проще? — вздернула брови Хизер.
Можно было спросить, когда Шекспир успел стать бессмысленным, однако этот вопрос она оставила при себе. Подростки не обязаны любить Шекспира. Да никто не обязан. А вот заставить их рассуждать — дорогого стоит.
Она могла вызвать Коннора, у которого всегда было свое мнение. Могла указать на кого угодно, однако Хизер предпочитала, чтобы её ученики затевали дискуссию самостоятельно.
Тишина.
— Ну же, Мэгги, — мягко произнесла Хизер, — если ты так считаешь, значит, у тебя есть причина.
Мэгги снова пожала плечами.
— Мне просто кажется, что чем больше и пафоснее о любви говоришь, тем меньше ты её чувствуешь.
Хизер улыбнулась.
— Это интересная мысль. Кто-нибудь ещё?
Джемма кинула взгляд на Коннора, и в который раз уже Хизер ощутила, будто между ними искрит напряжение. Подростковая драма, как она есть, и у Хизер оказались билеты в первом ряду.
Снова тихо.
— Коннор? — Хизер ненавидела вызывать кого-то. Просто ненавидела. Но тишина в классе, впервые с начала учебного года, её угнетала.
— Мне нечего сказать, мисс Ньюман.
Это было неожиданно. Хизер моргнула: ей послышалось? Коннору Дугласу нечего сказать по теме урока?
— Почему?
На его лице промелькнуло раздражение, а глаза потемнели.
— Потому что дерьмо всё это, на самом деле, — заявил он, поднимаясь и запихивая распечатку и конспект в рюкзак. — Люди на пороге смерти не могут объяснить, любили хоть раз в жизни по-настоящему или нет, а сонеты, что, могут нам помочь в этом? — его губы на мгновение скривились. — Ну нахрен. Можете поставить мне отработку, мисс Ньюман, если хотите. Я и директору готов сказать, что в семнадцать лет рассуждать о настоящей любви — это как воды вместо бензина в гребаный бензобак налить.
— Коннор!
Джей Маклин хохотнул.
— Дай пять, бро!
Хизер ощутила, как контроль ситуации уплывает от неё. И зачем она только его спросила?
— Коннор, сядь на место, — потребовала она строго. — Иначе за невыполнение домашнего задания ты получишь D.
Коннор обжег её взглядом.
— Я его выполнил, — и, выудив из рюкзака распечатанный лист, он хлопнул его прямо на стол.
Две строки, завершающие сонет, были подчеркнуты желтым маркером.
В своем несчастье одному я рад,
Что ты — мой грех и ты — мой вечный ад.
Из ступора Хизер вывел звук закрывшейся двери.
Уже очень давно она не чувствовала себя такой идиоткой.
========== Глава пятая ==========
Бой барабанов в его голове становился невыносимым.
Он звучал откуда-то изнутри, из подавленных воспоминаний о жизни, которой у него не было. Он катался по земле, собирая сосновые иглы на свою грязную и пропахшую лесом одежду — зачем ему вообще одежда? — но утихомирить мучивший его шум так и не получилось. К барабанному бою присоединились напевы, монотонные, смутно знакомые.
Эти напевы пробудили его суть. Вытащили из тьмы, в которой он пребывал в ожидании.
Просто отыскать свою цель. Найти её и сожрать, поглотить. Возвратиться обратно в темноту, где ему и предстоит ждать снова и снова. Таков смысл его жизни. Но ему хотелось жрать и бродить по земле, и снова жрать.
Он набирался сил и ел, ел, ел — животных уже не хватало, поэтому он подбирался к окраинам городков, вылавливал бездомных и пьяниц, пожирал их и оставлял останки в лесу. Их крики доставляли ему наслаждение, но не могли насытить его дух полностью. Ему было нужно однажды добраться до цели, напитаться её страхом и её плотью. Только так его смогут отпустить.
