Алена непроизвольно сжала руки в кулаки. От холодного, равнодушного голоса блондина по коже растекался жидкий холод. Нет, он не посмеет! Пустые угрозы… А кто ему запретит?
— Ты же обещал не трогать меня! — напомнила она.
— Я передумал.
Может, и ей стоит передумать? Нельзя ждать, пока приедет Семен. Она хочет спасти его, а получается, заманивает в западню?..
Ей понадобятся силы. Положив под голову кулак, Алена свернулась на диване калачиком. От усталости тянуло спать. Опасность спать не давала.
Алена таращилась на Вадима. А он походил, потрогал стоящие возле стены холсты, присел у окна — чтобы видеть двор. Но там было темно и спокойно. Только собаки лаяли где-то вдалеке.
Он шевельнулся, и Алена вскочила.
— Не беспокойся: у тебя есть два часа.
— А потом ты опять передумаешь…
— Чтобы этого не произошло, веди себя правильно.
Он достал нож, положил его так, чтобы Алена видела.
Веди она себя с самого начала правильно, слушай Семена, думай головой, а не… то не попала бы в эту самую…
Алена скрипнула зубами. Страх, если и был, трансформировался в осторожность и желание выбраться отсюда живой.
Она начала перебирать все то, что видела и знала про маньяков. Слабое подспорье, но собирает мысли воедино, заставляет сосредоточиться. Хорошо бы что-то найти для самообороны. Алена медленно обводила взглядом горницу, но ничего не находила. Разве пепельница годится — каменная, тяжелая. Такой стукнешь по голове — сотрясение обеспечено. Но до нее еще дотянуться надо, спрятать. А этот гад словно и не устал. Не пьет, не ест, моргает и то редко.
Алена пошарила вокруг рукой. Что-то ткнулось в ладонь. Карандаш. Острый, подходящий… Жалко, не маникюрные ножницы — лучшее женское оружие! Нужно было догадаться захватить сумочку из машины.
Вадим на долю секунды отвернулся к окну, и карандаш перекочевал поближе.
— Хочешь узнать, почему я все это делаю? — услышала Алена.
— Давай.
Лучше пусть говорит, чтобы она не сделала очередную глупость и не заснула в тишине.
* * *
Почему ему хочется рассказать о себе ментовской сучке? Вадим смотрел на нее и пытался ощутить злость, что обычно возникала к женщине, когда они становились близки. Но злости не было. Возможно, как раз потому, что близости не случилось. Он не трогал ее тело, не чувствовал запаха кожи, не возбуждался и не разочаровывался, не получив желаемого. В этом его ошибка…
Но получить Алену будет непросто. Она знает, кто он, и легко не сдастся. А силой не хочется, силой — не то. У нее красивое тело, бархатная кожа, по которой нож будет скользить плавно, нежно…
Засвербело внизу живота, вспотели руки. Алена приподнялась, ожидая, что он нападет. Нет, не сейчас.
Сначала он хочет облегчить душу… Если она еще у него осталась.
— Я был у матери поздним ребенком и единственным, — начал он говорить.
Алена немного успокоилась, села, поджав под себя ноги.
— Когда я родился, врачи давали мне три месяца жизни. Представляешь, только три! Моя мать была убита горем…
Конечно, она ничуть не сочувствует его матери. Но он заставит… потом. Она поймет и полюбит его мать, когда узнает получше.
— Но она решила, что не отдаст меня. Это ли не материнский подвиг?
Вадим всматривался в лицо Алены: не смеется. Он не перенесет издевки в ее глазах, хотя и сам не понимает почему. Что же так зацепило его в этой девке? Она девка… сучка… ментовская сучка… Не помогает. Нож дрожит в руке, словно никогда не держал его.
— И что сделала твоя мать?
Он отвлекся от окна. Что-то не торопятся искать их. Соблазняют… Он расслабился, а этого нельзя допускать.
— Мама посвятила мне всю свою жизнь. Каждый день, каждый час… Я не помню минуту, когда бы не чувствовал ее заботу, ее твердую руку. Маленький, я не понимал, как это важно, когда тебя направляют по нужному пути, расчищают дорогу, чтобы было легче идти. Тогда я обижался… А теперь мне за это стыдно.
У Вадима прервался голос. Если бы было можно все вернуть, успеть сказать матери, что он прощает ее! У него просто не хватило времени сказать это тогда. Но сейчас он должен успеть!
— Дети эгоистичные существа. Они не в силах понять, что и боль порой во благо.
— Мать тебя била?
Вадим затряс головой:
— Никогда! Но она… была строгой. И голос… Мне бывало страшно, когда она говорила: «Вадим, ты сегодня вел себя очень плохо!» А если я был послушным, она называла меня Вадиком, и голос у нее был нежный, мягкий…
Воспоминания накатывали волнами. Вадим захлебывался в них, прыгая с одного на другое. Ребенок, мальчик, подросток, юноша… Вадик, Вадим, мальчик мой…
Губы раскрылись сами собой, зашептали:
— Нельзя… Сегодня я вел себя в школе плохо: мне плюнули в спину, и я захотел отомстить. Первый раз в жизни. Но ничего не получилось. Одноклассник сбил меня подножкой, я стал падать, схватился за что-то… Это оказались ноги директрисы! Колготки ей порвал. Маму вызвали в школу. Она пришла, выслушала их и сказала: «Вадим, ты плохо себя вел!»
Он в точности повторил голос и интонации матери. Алена может отсесть на дальний край дивана. А ему отсаживаться было некуда. Всюду была мама.
— У меня почти никогда не было волос на голове… — Вадим посмотрел в окно на свое отражение. — В парикмахерской мама предупреждала мастера, чтобы меня стригли покороче… «Покороче! — приговаривала она. — Еще короче! Ребенок зарос и похож на лешего». То, что не могли достать ножницы, добирала машинка. У меня была круглая голова и большие уши…
— Ну и что? — Алена дернулась. — Мне тоже не нравилась короткая стрижка в детстве. Но из-за этого я не кидаюсь с ножом на прохожих.
Не понимает… Ножницы, холодные ножницы касаются лба, щелкают, падают обрубки волос, а мать требует короче, короче… И это невыносимое жужжание машинки, двигающейся по коже!
— Она никогда не спрашивала, чего я хотел. Я соглашался и говорил «спасибо» — ведь я вежливый мальчик!
И рыбки… Вместо собаки, о которой он мечтал день и ночь. Он видел себя с поводком в руках, но просыпался с маленьким сачком, которым нужно было вылавливать рыбок из аквариума, менял им воду, кормил. А они даже поблагодарить не могли! Тупые, холодные, скользкие существа!
Только сейчас Вадим понял, что говорил вслух. Алена слушала, обняв себя руками и покачиваясь от усталости.
— Почему ты не пробовал поговорить с матерью?
— Пробовал. Но она говорила: «Мальчик мой, я знаю лучше…» — что тебе есть, пить, надевать, читать! — голос крепчал, грубел. Под конец Вадим почти кричал. — И женщины… Их приводила она!
