Друг из него всё ещё был плохой, зато предсказатель – что надо.
Злиться на него – занятие бестолковое, она пришла к этому выводу ещё после побега из тюрьмы. Дурного он не желал. Пусть они с Мэм превратили Лис в предмет контракта, не спросив её мнения, она не собиралась беситься на них целый век. Старуха получила своё, Сонхи извлёк выгоду, а сама Лис вряд ли сильно пострадала от их сделки. Вспоминая россыпи шрамов на теле, приступ в Льюите, безумие Эйвилин, намерившейся разорвать её в клочья после возвращения, она окончательно утверждалась в мысли, что её постарались уберечь от чего-то худшего. Во что бы она ни ввязалась в прошлом, с этим покончено. Пристанет принцесса или какой другой недоброжелатель, она о причинах не спросит. Избавиться проще, чем разбираться. Естественно, если не давать застать себя врасплох. А с этим Лис пока справлялась из рук вон плохо…
Мысли отвлекли её, она потеряла нить разговора и только неловко закашлялась на какой-то вопрос собеседника. Как она успела убедиться за короткое знакомство, генерал обладал завидной проницательностью, однако ни выспрашивать, ни делать замечаний не стал.
— О чём я и говорю: молодёжь склонна витать в облаках по поводу и без, – в шутливом тоне констатировал он, когда Лис попросила повторить. – Я интересовался, чем вы занимаетесь, Джен. Могу же я называть вас Джен? Не против?
— Не против, – кивнула она. – Меня раздражает официальность. Все эти «мисс», «мэм», «госпожа» будто из позапрошлого столетия вылезли. У людей же имена есть, зачем в неформальной обстановке использовать устаревшие приписки? У интерина вот пластинку заело на «мисс Тэйт». И, к слову, с ним мы знакомы теснее, чем с вами.
Генерал сдержал улыбку, но в уголках глаз собрались морщинки, выдавая его с головой. К щекам девушки прилила кровь, они вспыхнули, и она вдруг испытала несвойственное ей смущение. Будь у неё нормальная семья, она бы сравнила это чувство с тем, которое возникает от постыдных тем, задеваемых родителями. Наверное, такое случалось у всех детей: они тушевались, бледнели, восклицали «Ну, пап!» и спешили скрыться за дверью, чтобы не оправдываться. Лис же с семьёй не повезло, и она лишь догадывалась о подобном.
Вчера, выслушивая недвусмысленные покашливания солдат и с кокетством встречая такие же красноречивые взгляды, она потешалась, подбрасывала дровишки в огонь и рыхлила почву для слухов. «А вы… вы с мистером Катлером…» – запинался рыжий парнишка краснея и никак не мог закончить предложение. «Очевидно, мы, – издевалась она, – с мистером Катлером. Почему вы спрашиваете?». «Так вы с ним?» – громким шёпотом подхватывал кто-то за столом. «Вроде бы с ним. Не похоже?» – в той же манере делилась она, наклоняясь к любопытствующему. Не просто ради веселья. Для зрителя, чьё внимание она ощущала всем телом: канцлер следил за ней – за тем, как она игриво поправляла сползающий с плеча халат, как опиралась на локоть, вытягивая вбок полусогнутые ноги, как болтала в бокале вино под вызывающие беседы. Пока он жадно, хоть и незаметно для других, ловил её движения, она провоцировала. Флирт не адресовался им – мужчинам, заключившим её в кольцо. Она играла лично с Катлером, и он, наверняка раскусив её, не пресекал это откровенное нахальство. Его словно интересовало, какие фокусы она выкинет ещё, прежде чем устанет от собственных правил. Однажды то же волновало и её – в иных обстоятельствах, в иной реальности. Там он являлся для ареста магиструма Черлот, а она, ни разу не магиструм и тем более не Черлот, до последнего прикидывалась швеёй, таскающей нож для самообороны. Кто бы подумал, что месяцы спустя они как ни в чём не бывало разделят одно купе?
Жизнь – тот ещё театр абсурда.
И всё-таки не каждая поездка в купе наедине обрастала интимными подробностями. Да, им не повезло встретиться в прошлом году при самых щекотливых обстоятельствах. Под «тесным знакомством» Лис подразумевала только это – и ничего за рамками приличия. С кем угодно на месте генерала она бы не объяснялась: мало ли, что себе надумали, ей на чужую фантазию наплевать. Перед ним же почему-то возникала ничем не обоснованная необходимость оправдываться.
— Мы с канцлером… он ведь вам рассказал, я права? – Он спокойно кивнул, словно пить чай с преступницами входило в его обычное расписание. Вздохнув, девушка взяла пирожное: – Мне всё сильнее кажется, что у меня билет в один конец. Он надо мной издевается, да? Шутит, прикидывается случайным попутчиком, на пирушки водит. На самом деле с поезда меня пересадят в тюремный экипаж.
— Озорничает, как все мальчишки, – подмигнул Берг и продолжил уже серьёзнее: – Джен, вы зря принимаете его за врага. Элерт вам не навредит.
— Первую встречу в расчёт не берём? – хмыкнула Лис. Челюсть из-за него болела дня три, рёбра – неделю. – Вы в нём так уверены! Он политик прежде всего, не ребёнок. Интриган каких поискать. Не боитесь, что заблуждаетесь? Дети вырастают.
— Не боюсь, – качнул головой генерал. – Он сложный человек, это правда, я на его счёт иллюзий не питаю. Не фыркайте, Джен: для отцов признать это бывает затруднительно, вы в точку попали. Сами посудите, как тут избежать предвзятости: он на моих глазах ходить учился, я ему в ладонь клинок вложил. В детстве Эрт вечно бегал с разбитыми коленями и счёсанными локтями, представляете себе такую картину? – Постучав по коленной чашечке, генерал смахнул с камзола крошки бисквита. – Он интриганом не рождался – никто не рождается, уж поверьте старику. Людей воспитывают эпохи, и он ребёнок своей.
— Не слишком-то она его любит, – пробормотала Лис.
В ночь, когда в Льюите разыгралась метель, он в одиночестве стоял посреди двора. Ледяная крупа колола кожу, ветер пробирал до костей, но он всё курил сигарету за сигаретой, подставляя лицо непогоде. Лис замерзала и сама. И смотрела. Смотрела, запечатлевая его профиль, напряжённые губы, дрожащие ладони, распахнутую шинель. Ей, незваной свидетельнице, хотелось запомнить его одинокую молчаливую скорбь – не холодный пронзительный взгляд, которым он окидывал трупы, не кровь на полу и подошвах, не расслабленное звучание приказов. Жило в нём, разбитом, что-то особенное, нечитаемое.
Он ни на миг не дрогнул перед солдатами. Не проявил слабости, что накатила внезапной вспышкой; не выказал ярости, от которой нутро выворачивалось наизнанку. Враг попал в его капкан, зубья сомкнулись на толстой шее – месть свершилась!
Свершилась, да… только облегчения не принесла.
«Для тебя стараются», – насмехался министр, вдавливая его голову в пол, и будущий канцлер распадался на части. Первую он закапывал в грязной сырой камере рядом с любимой женщиной – под её ослабевавшие крики, с обсыхавшими на щеках слезами, среди промокших от крови остатков одежды. Вторую он безвозмездно вручил стране: работай, пока не откажет тело; держись, пока не оставят силы; бейся против мира, пока не написан приговор.
Лис не читала мысли, она видела всего-то воспоминание, но и этого ей хватило, чтобы мужчина, внушавший трепет многим, стал ей чуточку понятнее. Его облик складывался из обрывков: он при аресте, он в беседке в день присяги, он в квартире после покушения, он на застолье с солдатами… Её опасения насчёт него не исчезли, нет. Просто… растворилась мистическая аура, которой его окружили слухи и биография.
Катлер был человеком в самом банальном значении этого слова, что никак не убавляло ни его опасности, ни хладнокровия.
Девушка посмотрела на приоткрытую дверь, почти ожидая увидеть его в проходе. Смешно, когда наёмник рассуждает о подобных вещах. Лица, занятые в её профессии, миролюбивостью не страдали: им ничего не стоило прикончить какого-нибудь несчастного, в кого заказчик тыкнул пальцем; они убивали, воровали, подделывали документы, подставляли вчерашних товарищей, и такое поведение превращалось в образ жизни. Не опасные разве? Они и вне работы представляли угрозу – попробуй перейди им дорогу или брось в спину ругательство. Не хладнокровные? Кто из них помнил лица жертв? Кто, набив руку, просыпался от кошмаров с чьими-то предсмертными воплями? Если в контракте прописывалось, они не отказывались за красивую сумму на чеке матерей на тот свет отправить – и ни мук совести, ни раскаяния.
