— Папиросная бумага, — проворчал он.
— Во всяком случае она не использована, — сказала лаборантка.
— Нельзя победить всех сразу, Карл, — сказал ему Винни.
Гевински проверил вторую куртку. Она была темно-зеленого, почти черного цвета.
— Пинцет! — неожиданно громко рявкнул он.
Лаборантка вручила ему пинцет. Из правого кармана куртки он извлек скрученную бумажку.
— Что это такое? — спросила лаборантка.
— Молчите! Оставьте меня! Уходите отсюда!
Она не пошевелилась. Медленно пинцетом и кончиком своего карандаша он развернул бумажку.
— Проверьте это, Рози, — воскликнул он. — Проверьте это!
Тонкую белую бумагу трудно было разгладить. Она была разорвана в семи местах, размякла от воды и покрылась налетом от чистки. Через весь верх было напечатано обесцветившееся слово: галерея Найтсбридж. Квитанция была отпечатана на компьютере. Дата продажи растворилась, и то, что должно было быть номером лота, было почти таким же белым, как и сама бумага.
— Смотрите! — воскликнул Гевински. — Описание работы художника, чье имя смылось в процессе стирки.
— Она, должно быть, взяла ее из рук Ричи, — обрадовалась я.
— И положила к себе в карман! — откинув назад голову, подобно льву, прорычал Гевински.
Стоявший рядом со мной Винни начал насвистывать.
Фамилия покупателя была видна отчетливо. «Ричи Мейерс, Галле Хэвен, Шорхэвен, Нью-Йорк». Цена тоже была видна определенно: два миллиона восемьдесят тысяч долларов. Плюс налог.
Винни проводил меня домой.
— Вы живете в очень милом месте, — прокомментировал он, когда мы подошли к концу подъездной дороги. При заходе солнца кирпичи стали цвета красного вина. Воздух был солоноватым и очень приятным. Вокруг крыши кружились чайки.
— Если вы хотите остаться здесь и побыть наедине с природой, берегите свою голову, — посоветовала я ему. — По утрам трудно промахнуться.
Машинально я нащупала ключ в кармане. — Лучше я позвоню-ка в звонок. Я сказала мальчикам, чтобы они немного поспали.
— Все это было ужасно для них. Потерять отца — а потом все кругом убеждали их, что это сделала я. Мне бы не хотелось будить их.
— Рози, не думаю, чтобы они были против.
Они не спали. Звонок еще звонил, а дверь уже открылась настежь. Бен первым бросился ко мне. Он приподнял меня и обнял. Когда он опустил меня, я увидела, что он плачет.
— Мой дорогой, — сказала я, и дотронулась до него, стараясь потрепать его волосы.
— Ма!
— Надень что-нибудь на ноги! Пол очень холодный.
Алекс протиснулся между нами, но Бен все еще держал меня за руку. Алекс поцеловал меня в щеку.
— Эй, ма! — сказал он.
Волосы были вымыты, пахли одним из дорогих шампуней Ричи и рассыпались по плечам влажными черными локонами. Он улыбнулся мне застенчиво и мило, чего я не видела с тех пор, как он был скаутом.
— Ма, ты в порядке?
— Обними меня, и тогда я буду в порядке!
Он обнял, и я была счастлива. Ну, почти.
Винни сказал, что мы поговорим позже. Мы трое закрыли за собой дверь.
— Я думал, ты будешь голодна и захочешь чего-нибудь вкусненького, — сказал Бен.
— Помнишь, как она звала нас обедать? — спросил его Алекс, — и говорила: «Вот вкусная здоровая еда. Жареная баранина».
— А какой аромат! — подхватил Бен. — С нежными бобами!
— Вы, ребята, просто не понимаете, что такое хорошо, — вставила я.
— Я сделал для тебя пирог, — сказал Бен.
— А я натер пармезанский сыр, — добавил Алекс. — Если хочешь, мы можем приготовить что-нибудь еще. Ох, ма! Ты даже не хочешь войти.
Голос его угас.
— С кухней все в порядке, мам? — спросил Бен. Я взяла их за руки:
— Пойдемте.
Хорошо, что я сказала это, потому что, когда мы вошли, у стола стоял и ждал меня Том Дрисколл.
Масло для ванны «Полуночный жасмин» образовало пятно, блестевшее малиновым и желтым. Я лежала в мягкой теплой воде, следя глазами за чайками, кружившимися над Лонг-Айлендом.
Как случилось, что никто из нас никогда не замечал, что творилось у нее в душе?! Видимо, мы думали: «О, если внешность так прекрасна, то такова же душа?» После стольких лет, убедившись в жадности, нечистоплотности, бездуховности общества, как могли мы оказаться настолько глухи и слепы, что считали голубую кровь достаточным свидетельством нравственной чистоты? Неужели нам правые так заморочили мозги, что мы поверили, что женщина, посвятившая себя выращиванию базилика и занятиям с соседскими детьми, имеет душу чище, а сердце благороднее, чем женщина, отвергнутая обществом?
Торжественные звуки электрогитары проникли в ванную комнату. Я подняла голову и услышала пение Алекса, его приятный голос, бравший то высокие, то низкие ноты. Он готовился к записи — у Тома был друг в отделе звукозаписи радиостанции Коламбиа.
Даже, если оставить в стороне убийство, как она могла пять дней в неделю гулять со мной, заниматься готовкой по пятницам и крутить с моим мужем по вечерам? Если она могла так легко растоптать мою дружбу, то что было ценно для нее?
Я подумала о женатом человеке там, внизу. Когда я оставила их на солнечной веранде, Том консультировался у Бена относительно своего больного колена. Бен после осмотра и знакомства с историей болезни подтвердил диагноз врача Тома — остеоартрит.
Большое дело! Небольшие изменения. Я хотела этого мужчину. И почему бы мне не иметь его? Ходжо во всяком случае не была мне другом. Была ли я ей чем-нибудь обязана? Нет.
Был ли Бог более легкомысленно настроен, когда запрещал прелюбодеяние, чем когда запрещал убийства?
Я обернула голову полотенцем и вышла из ванны. Вокруг было слишком много зеркал; мне не хотелось лишний раз любоваться своей неповторимой стрижкой.
Может, она была больна. Но подумал ли кто-нибудь когда-нибудь про себя — хоть на мгновение — что с этой женщиной не все в порядке? Наоборот, думали они, она настолько совершенна, что и они желали бы стать такими же. Если так, где же дьявол отыскал изъян? Или дьявол был здесь ни при чем? Может, отец Гитлера жестоко с ним обращался? Или мать Пол Пота была не совсем нормальной? Может, этим можно объяснить их сущность? Может, никого в этой жизни нельзя ни за что осуждать?
Но я в это не верила.
— Рози, Рози, — сказал Денни Риз, — ты опять во всех заголовках! И кем же оказалась эта потаскушка?
Несмотря на явно взволнованный голос, чувствовалось, что он еще не совсем отошел от сна. Ну и что ж! Ведь еще не было и девяти часов!
— Я должна была позвонить, чтобы поблагодарить тебя.
— Это было забавно. Не так ли?
