Его тело пульсирует беспокойством на ощупь, можно представить, как невидимые спазмы рассекают плоть с ног до головы.
Если бы в голове у меня так же просветлело, как сейчас в ненастье его серых глаз. Я смогла бы спросить, почему он сказал…
… Мясник поцелуем обращает мои губы в истерзанную мякоть, как ожог меткой припечатывает. От потрясения впиваюсь ему в шею ногтями и криком встречаю неумолимую прыть языка. Рапид склоняет мое лицо и так, и так… и почему, и зачем он целует меня в губы?
Откуда мне уметь это делать, если Альфы и Омеги не целуются… вообще? Может, я не знаю чего-то, но все и везде точно указывают, что для нас это табу и лишнее вовсе. Мне только один мальчишка пытался залезть в рот, и это была издевка!
Лавой изливается кровеносный механизм над ребрами, как вулкан, когда Рапид, с еле слышным хрипом, углубляет поцелуй. Механизм, потому что по каким-то новым формулам и траекториям стало сердце работать с тех пор, как я увидела Мясника.
Вот если он остановится… если наконец-то даст мне выдохнуть… я сразу же начну эти формулы разгадывать и траектории прочерчивать, потому что невыносимо обратное. Неизвестное, неконтролируемое меня погубит.
Он всего лишь на миг отстраняется, а я сразу натягиваю его накидку на себя, за кожаную вставку с узорами цепляюсь.
И когда Альфа заглядывает мне в глаза, чуть пригибаясь, он понимает, что я пытаюсь что-то сказать.
Но не могу.
— Омега, — он выдыхает, и впервые за все время не настойчиво и не давяще.
— Что нужно сделать, чтобы ты не пугалась. Чтобы он исчез, страх.
Смотрим опять молча друг в друга, но теперь кто-то словно по кнопке стукнул и на паузу нажал.
В новообразовавшемся кармане реальности мы сможем выразить себя свободно.
— С чего бы мне тебя не бояться? Все тебя боятся, — шепчу я.
— Разве… — он хмурится, — я ведь ничего не сделал тебе? Твой страх был невыносимым там, в зале. Я прервал все то.
— Я не могу контролировать. Ни страх. Ни… другое, — хочу посмотреть в сторону, но не получается.
— Другое, — повторяет Рапид, задумчиво и с едва уловимым недовольством.
— З-зачем ты поцеловал меня?
Ладонь в моих волосах пружинит властно и даже жестоко. Я подавляю намерение вырваться… и желание прильнуть к руке, успокаивая ее.
— Захотелось очень, — его голос столь измененный, будто в гортани тунель и из него слова эхом лишь вырываются наружу, — потому что вот так верно.
— Н-нет.
Покачиваю головой и локон мне до щеки ниспадает.
— Да, — с внезапным бешенством утверждает он, и мне почему-то в этот раз не страшно. — Вот так верно.
Но… совсем не так об этом говорят. Везде.
— Я не умею это делать. Вообще, — решаю сказать честно зачем-то и смелость всю до остатка выдавливаю, чтобы в глаза серые смотреть. — То есть, никак. Когда никогда что-то не пробовал, то, получается, не умеешь. А если умеешь, то не знаешь. Во всяком случае, в этом вопросе. И как раз, если…
Он зацеловывает меня много раз: цепочкой разрываются и бахают эмоции, как в горючем динамите захлебываюсь. Зачем-то скрещиваю кисти у него за шеей, и зачем-то головой верчу беспрестанно, а он волосы мои непослушные заправляет.
И цепочка бесконечной оказывается, по нарастающей удваивается. Вожделение огнем проедает мое тело, словно кожа — нежный ценный пергамент; выедает до самых костей, потому что поплавившаяся плоть уже сама превращается в пламя.
Испуг рвется наружу выдохами, когда отстраниться пытаюсь. Внутри Омега раздавлена поворотом событий, и меня саму мутит. Не могу оттолкнуть Альфу, но и не могу… не решаюсь продолжать. Слишком. Это все слишком.
— Снова, — теперь и он дышит учащенно, — страх, снова боишься. Как остановить это!
— Не знаю, — бесцельно зажмуриваюсь, потому что потом все равно сразу взгляд на него поднимаю. И лицо его, такое непонятное, такое перегруженное, неожиданно становится простым. Словно зеркалом обернулось, и мою растерянность отражает. Мгновение спустя оно снова как грозой затягивается, но я запомню…
… навсегда запомню этот миг.
— Как-то придется это поменять, Яна! — Хватает за плечи Рапид меня жестко и цепко, но я вскрикиваю не от страха, а от беспомощности. Я действительно не знаю, и нет ничего мучительнее чего-то не знать и не понимать.
— Альфа, — выговариваю сипло, само собой получается. Видимо, чтобы его хоть чуть успокоить.
Потому что получается. Вспышка его ярости трансформируется в ледяное бешенство. Контролируемое.
— Я дам тебе фору. Время. Когда-то придется это поменять. Без сроков, потому что ты сама, льяна, — шепчет он громко, — приползешь ко мне…
— … а сейчас, беги, Яна, — сжимает мои плечи Каин в последний раз, — пока я не передумал. Беги!
Лихорадочно нащупываю ручку сзади, и разворачиваюсь столь молниеносно, что задеваю щекой и волосами его лицо, и Мясник выдыхает в меня так грузно, словно след надеется оставить.
Лабиринт пролетов и переходов не пугает мраком. Ни стук массива камня позади, ни затянувшееся ожидание кабины, ни мокрая одежда, пропитавшаяся потом и похотью, ничего больше не пугает.
Ничего, кроме одного.
Когда-то действительно придется это поменять.
