Она кипела от негодования и обиды. Неужели этого человека она любила?! Какое счастье, что она встретила Гарри!
– И ты пошла против всего, чем дорожили твои предки, чтобы только потрафить человеку, исповедующему более левые взгляды, чем сами коммунисты! – Чонси никак не мог уняться.
– Да о чем ты говоришь? При чем здесь все это? Мы с тобой обсуждаем бал, на который хотим вывезти наших дочерей. Ни о каких политических взглядах речи не идет, ни о твоих, ни о моих! При чем тут коммунисты? И проблема не в Гарри, а в Веронике.
– Два сапога пара!
По сути дела, Чонси был прав, но Олимпия не собиралась этого признавать. Сперва надо урезонить Веронику, а потом уж нужно будет поговорить спокойно с Гарри. Он разумный человек, и она не сомневалась, что в конечном итоге тоже изменит свою точку зрения. Чонси – другое дело, этот никогда не упустит возможности показать себя во всей красе – со своей манией величия и самодовольством. Эти качества в нем весьма успешно культивировала его супруга. Наверное, поэтому они и жили душа в душу, что исповедовали одни и те же принципы.
Олимпия отказывалась понимать, как вообще она могла выйти замуж за Чонси, пускай даже и молоденькой дурочкой. Сейчас, в сорок четыре, оглядываясь назад, она находила этому единственное объяснение – любовь ослепила и оглушила ее, лишила разума.
– Чонси, еще раз говорю тебе: не вздумай угрожать Веронике тем, что не станешь оплачивать ее учебу. Если ты это сделаешь, она выкинет какой-нибудь финт похлеще, я ее знаю. Бал – это одно, а учеба – это ее будущее! Учти, если посмеешь – я на тебя в суд подам.
Плата за обучение детей вменялась Чонси по условиям развода, но Олимпия понимала, что бывший муж вполне способен забыть о последствиях и нарушить обязательство, только чтобы настоять на своем.
– Валяй, Олимпия, подавай на меня в суд, мне плевать! Если не доведешь до Вероники моего мнения, это сделаю я сам. Можешь даже сказать, что я им обеим откажу в этих деньгах, если они обе на Рождество не появятся на этом чертовом балу. Может, это ее образумит. Она же не захочет навредить Джинни, а если откажется от бала, сестра тоже пострадает. И мне плевать на твои угрозы и суды. Я им обеим ни копейки не дам, если обе не будут на Аркадах. Можешь надеть на нее наручники, напичкать успокоительным – выбирай любой способ, но она должна дебютировать!
Упрямый осел! Взрослый человек, а ведет себя как ребенок! Надо же, обратить пустячное дело в целую войну! Все окончательно потеряли голову, и это – из-за какого-то бала!
– Это нечестно по отношению к Вирджинии. Это шантаж, Чонси! Девочка и так расстроена. Джинни хочет поехать, и не ее вина, что так все обернулось. Прошу тебя, Чонси, хоть ты прояви благоразумие!
– Считай, что я беру Вирджинию в заложницы, чтобы заставить образумиться Веронику.
Олимпия и себя уже чувствовала заложницей. Конечно же, меньше всего она хотела начинать судебную тяжбу из-за оплаты обучения дочерей. Дети ей этого не простят, Вероника может наделать глупостей посерьезнее, да и Чарли будет не в восторге от такого поворота событий. Впрочем, из уст Чонси угроза звучала вполне реально.
– Чонси, ради бога, это же непорядочно! Речь идет всего-навсего о вечеринке, неужели из-за такой ерунды должны перессориться две семьи, а девочки остаться без колледжа?
Олимпия не стала говорить, что ей будет нелегко тянуть еще двух студентов – ведь она уже вносит часть платы за обучение сына. Не может же она требовать от Гарри взять это на себя, когда у девочек есть весьма состоятельный отец, который обязан платить за своих детей! А угроза наказать Вирджинию за упрямство сестры и вовсе несправедлива. Но Чонси привык к тому, чтобы последнее слово всегда оставалось за ним. Он всегда, даже в юности, чувствовал себя хозяином жизни. Он и в их браке всегда на нее давил и, похоже, до сих пор не расстался с этой привычкой. Но вести себя так по такому ничтожному поводу?!
– Мне не нужна такая дочь, тоже мне – возмутительница спокойствия, революционерка! Олимпия, ради бога, представь, что я скажу своим друзьям, как буду выглядеть в их глазах?!
– Это не самое страшное в жизни, – ответила она.
Но для Чонси, судя по всему, такое положение дел казалось ужасающим. Ну как же! Его соплячка-дочь опозорила отца – проигнорировала такое событие, не появилась на балу! Как она посмела идти наперекор традиции, как посмела восстать против уклада жизни нескольких поколений их несравненного аристократического рода!
Для себя Олимпия уже решила, что, если Вероника наотрез откажется участвовать, она заставлять дочь не станет. Вирджиния же отправится на бал в любом случае, с сестрой или без. Затея Чонси сделать из нее заложницу – явный перебор и большая несправедливость.
– Даже не представляю себе большего унижения и не собираюсь поддаваться ее капризам! Можешь ей так и передать, Олимпия!
– А сам не хочешь ей сказать?
Олимпии надоела роль постоянного посредника. Она, само собой, взяла ее на себя, когда дети были маленькими. Но теперь, когда они выросли, пусть Чонси сам ведет с ними переговоры. Дочь только еще больше на нее обозлится. Если Чонси так хочет довести до нее свое мнение, пускай сделает это сам.
– И скажу! – бушевал бывший муж. – Не понимаю, как ты их воспитываешь? Слава богу, хоть у Джинни еще осталась капля здравомыслия.
– Мне кажется, надо дать страстям улечься, – вновь рассудительно предложила Олимпия. – Вернемся к этой теме в сентябре. Или даже позже. А пока я пошлю подтверждение от имени обеих. И чек. – Сумма была невелика, на Аркады приглашали девушек не столько из самых богатых семей, сколько из самых аристократических. – Веронике даже не надо знать, что ее записали. Скажем ей, что все решим осенью, а за лето, может, она изменит свое решение. В ее возрасте взгляды и убеждения так быстро меняются!
– Я не хочу, чтобы она считала, что настояла на своем. Пусть оставит при себе свое своенравие! Она должна это ясно понимать!
– Воображаю… – вздохнула Олимпия, воображая, какой последует взрыв эмоций.
Нет, все-таки не стоит сводить Чонси и Веронику сейчас. Если отец ее спровоцирует, Вероника упрется и будет стоять насмерть. Чонси никогда не был деликатным в общении. Он не умел ладить с дочерьми, да и с женой тоже. Деликатности в нем было, как в грузовике. Что до его принципов, то они даже Олимпию были способны толкнуть в объятия «коммуняк», как их называл Чонси. Да куда угодно, лишь бы подальше от этого сноба!
– Если потребуются фотографии, я пошлю два фото Вирджинии. – Никто не заметит их, не отличит. – И платье ей мы выберем. Прошу тебя, Чонси, не обостряй, оставим все как есть! Я сама все постараюсь уладить.
– Да уж постарайся! Если она не отступит от своего, за дело возьмусь я!
– Спасибо, что помог, – с сарказмом произнесла Олимпия, но Чонси, похоже, не заметил ее колкости.
– Хочешь, с ней Фелиция поговорит? – вдруг спросил он.
Услышав такое, Олимпия чуть не застонала. Тактом Фелиция не отличалась, да и девочки ее никогда не жаловали. Терпели только ради отца, в душе считая противной и неумной. И Олимпия с ними не спорила.
– Я сама этим займусь, спасибо.
Олимпии удалось завершить разговор раньше, чем он окончательно вывел ее из себя, а это уже было маленькое чудо. Общение с Чонси Уокером могло довести ее либо до бешенства, либо до полного измождения. После разговоров с бывшим мужем она всегда чувствовала себя абсолютно обессиленной.
Олимпия еще не успела прийти в себя, когда позвонила свекровь. О звонке миссис Рубинштейн ей доложила секретарша.
Олимпия удивилась. С чего бы это свекровь вздумала звонить в ее офис? Вряд ли из-за бала, Гарри редко посвящает мать в свои проблемы. Впрочем, все возможно – семейство было взбудоражено. Волны после шторма могли докатиться и до Фриды.
– Добрый день, Фрида, – поздоровалась Олимпия усталым голосом. Семейные распри отняли у нее последние силы, да и на работе день выдался не из легких. – Ничего не случилось?
