расплачивались со мной собственными друзьями и родственниками.
После обеда мы перешли в Длинную галерею. Малыш засел за свое рукоделие, тогда как мы, три женщины, сидели с пустыми руками. У него был талант к рукоделию, он обшил ажурной строчкой несколько простыней для кукольного домика королевы [40] и украсил вышивкой множество стульев в Силкине и Хэмптоне. Сейчас он расшивал каминный экран для Длинной галереи узором в стиле эпохи короля Якова, который сам изобрел, а темой вышивки должны были стать цветы из сада леди Монтдор. Но эти его цветы на самом деле были больше похожи на отвратительных гигантских насекомых. По моей молодости и глубокой предвзятости мне никогда не приходило в голову восхищаться его работой. Я думала лишь о том, как это противно, видеть вышивающего мужчину, и как отталкивающе он выглядит, склонив седеющую голову над канвой, на которую ловко наносит разнообразные оттенки защитного цвета.
Леди Монтдор послала за бумагой и карандашом, чтобы записывать имена хозяек званых обедов.
– Мы запишем всех возможных, а потом проредим список, – сказала она. Но вскоре оставила это занятие и принялась жаловаться на Полли, и, хотя я уже слышала ее мнение насчет дочери, когда она говорила с миссис Чэддсли-Корбетт, тон ее голоса был теперь гораздо более резким и оскорбленным.
– Все делаешь для этих девчонок, – брюзжала она, – буквально все. Возможно, вы не поверите, но уверяю вас, я добрую половину дня провожу, составляя планы для Полли – встречи, наряды, вечеринки и так далее. У меня нет и минутки навестить собственных друзей, я месяцами почти не играю в карты. Я совсем забросила свое искусство, даже не закончила писать ту обнаженную модель из Оксфорда – в сущности, я целиком посвятила себя ребенку. Держу лондонский дом наготове только для ее удобства. Сама я ненавижу Лондон зимой, как вы знаете, а Монтдор будет совершенно счастлив в двух комнатах без кухарки (со всей этой холодной едой в клубе), но я держу там огромный штат прислуги, которая себя не окупает, исключительно ради нее. Казалось бы, она должна быть по меньшей мере благодарной, как вы считаете? Ничего подобного. Угрюма и неприветлива, сло́ва из нее не вытянешь.
Дугдейлы ничего не ответили. Малыш с великой сосредоточенностью разбирал шерсть, а леди Патриция откинулась на спинку кресла и прикрыла глаза, молча страдая, как страдала уже давно. Она больше, чем когда-либо, была похожа на садовую статую, при этом ее кожа и бежевое лондонское платье были совершенно одного цвета, а на бледном лице застыли боль и печаль, так свойственные античной трагедии.
Леди Монтдор продолжила свою повесть, разговаривая так, словно меня рядом не было:
– Я прилагаю бесконечные усилия, чтобы она могла поехать погостить в приятных домах, но она как будто никогда не получает ни малейшего удовольствия, возвращается домой полная жалоб, и единственные люди, к которым она готова поехать снова, это Рэдлетты и Эмили Уорбек. И то, и другое – просто потеря времени! В Алконли – сумасшедший дом. Я, конечно, люблю Сэди, все ее любят, я считаю, что она, бедняжка, замечательная, и не ее вина, что у нее взбалмошные дети. Она, должно быть, делала все, что могла, но они пошли в своего отца. Больше тут сказать нечего. Разумеется, мне нравится, когда ребенок общается с Фанни, мы знаем Эмили и Дэви всю жизнь. Эмили была у нас подружкой невесты, а Дэви – эльфом на самом первом спектакле, который я организовала, но факт остается фактом: Полли там никогда ни с кем не знакомится, а если она не знакомится с людьми, то как же сможет выйти замуж?
– Неужели ей нужно замуж немедленно? – воскликнула леди Патриция.
– Ну, знаешь ли, ей в мае будет двадцать, она не может вечно так продолжать. Если не выйдет замуж, то чем будет заниматься, не имея в жизни ни интересов, ни увлечений? Она равнодушна к искусству, верховой езде и обществу. У нее практически нет друзей. О, скажите мне, как это нас с Монтдором угораздило обзавестись таким ребенком? Когда я думаю о себе в ее возрасте… Прекрасно помню, как мистер Эсквит говорил, что никогда не встречал никого с подобным талантом к импровизации…
– Да, ты была чудесна, – слабо улыбнулась леди Патриция. – Но, в конце концов, она может развиваться медленнее, чем ты, и, как ты сама говоришь, ей еще нет двадцати. Без сомнения, приятно будет наблюдать ее в родительском доме еще годик-другой.
– Дело в том, – отозвалась ее невестка, – что девчонки не подарок, и сейчас у нее совершенно ужасный возраст. Пока они детки, такие милые и сладкие, ты думаешь, как восхитительно будет общаться с ними впоследствии, но какое у Полли общение с Монтдором или со мной? Она бродит как во сне, всегда не то сердитая, не то усталая, не проявляет интереса ни к каким земным вещам, и ей просто необходим муж. Когда она выйдет замуж, мы опять будем в превосходных отношениях, я часто такое наблюдала. Я на днях говорила с Сэди, и она согласилась, рассказав, что в последнее время ей было очень трудно с Линдой. Луиза, конечно, никогда не доставляла неприятностей, у той характер приятнее, и к тому же она выскочила замуж прямо из классной комнаты. Одно можно сказать в пользу Рэдлеттов: никаких задержек с выдачей дочерей замуж, хотя, возможно, это не такие мужья, каких пожелаешь для собственного ребенка. Банкир и облезлый шотландский пэр, но тем не менее – нате вам, они замужем. Что же не так с Полли? Такая красивая, и совершенно никакой сексобильности…
– Сексапильности, – слабым голосом поправила ее леди Патриция. – Сексуальной привлекательности.
– Когда мы были молодыми, слава богу, ничего этого не было. Вся эта сексапильность – полный вздор и чепуха: девушка была либо красавицей, либо некрасивой очаровашкой, вот и все. Но тем не менее, коль скоро сексапильность изобрели, полагаю, лучше, если девушки ею обладают. Их партнерам, похоже, она нравится, а у Полли ее нет ни крупицы, это видно. Но насколько иначе, – вздохнула она, – чем мы ожидали, поворачивается жизнь! С тех самых пор, как она родилась, знаешь ли, я волновалась и тревожилась об этом ребенке, рисовала в воображении ужасы, которые могут с ней приключиться. А вдруг Монтдор умрет до того, как она устроится, и у нас не будет приличного дома, вдруг ее красота уйдет (я боялась, что в четырнадцать лет она слишком красива) или она попадет в аварию и проведет остаток жизни в инвалидном кресле – всякое-разное. Я просыпалась ночью и все это представляла, но одна вещь никогда
