Ее волосы раскиданы по подушке, ослепительно-рыжие и кудрявые. Еще один шаг, и я вижу ее лицо – она чуть надувает губы во сне, словно капризничая. У нее пухлые щеки и мой нос. Опускаюсь на колени возле ее постели, чтобы не упустить ни единой ее черты, и плачу во второй раз за всю мою жизнь. Тихо, сотрясаясь в задавленных всхлипах.
Леа умолкает. Не знаю, где она, позади ли меня или нет – не то чтобы меня это волновало. Эстелла открывает глаза – постепенно, и ее ресницы трепещут, словно крылья бабочки. Для ребенка, только что разбуженного посреди ночи странным незнакомцем, она на удивление бодра и спокойна. Лежит, не двигаясь, наблюдая за мной голубыми глазами, взглядом ребенка, словно бы старшего, чем она есть.
– Почему ты плачешь?
Ее голос, чуть сиплый, как и у ее матери, поражает меня. Слезы захлестывают с новой силой.
– Папочка, почему ты плачешь?
Такое ощущение, словно кто-то окатывает меня ледяной водой. Я отстраняюсь, неожиданно трезвея. Вглядываюсь в ее растрепанные кудри, овал ее лица; она заставляет меня таять – из-за нее, ради нее.
– Откуда ты знаешь, что я твой папочка? – мягко спрашиваю ее я.
Она хмурится, поджимая свои крошечные губы, и указательным пальцем тычет в тумбочку возле кровати. Я поворачиваюсь и вижу фотографию: на ней я держу ее, еще совсем младенца.
Леа рассказывала ей обо мне? Ничего не понимаю. Не знаю, злиться ли или испытывать благодарность. Если она хотела убедить меня, что эта малютка не моя, отчего не упростить себе жизнь и не заставить ее думать так же?
– Стелла, – осторожно говорю я, – можно тебя обнять?
Мне хотелось бы притянуть ее к себе и плакать в ее волшебные рыжие локоны, но я не хочу пугать мою дочь.
Она улыбается. Когда она отвечает, ее голова склоняется в сторону, к чуть приподнятым плечам.
– Конечно, – она наклоняется вперед, раскинув руки.
Я прижимаю ее к своей груди, обнимая крепко и ласково, и целую в макушку. Я едва могу дышать. Будь на то моя воля, я бы взял ее на руки, посадил в машину и увез прочь от женщины, что мешала нам быть вместе. Но я не могу быть таким же, как Леа. Я должен поступить во благо Стеллы. Я хотел бы держать ее в своих руках всю ночь, пока она спала бы, свернувшись в калачик, и мне требуется вся сила воли, чтобы отстраниться от нее.
– Стелла, – говорю я, – теперь тебе нужно снова заснуть, но угадай что?
Она строит умилительное детское личико:
– Что?
– Я вернусь завтра, и мы отлично проведем время вдвоем.
Она восторженно хлопает в ладоши, и я борюсь с искушением унести ее прочь сегодня же ночью, до наступления утра. Но обуздываю свой энтузиазм.
– Мы поедем за мороженым, и покупать игрушки, и кормить уток, и играть в песке на пляже.
Ладошкой она случайно шлепает себя по губам от изумления:
– И все за один день?
Я киваю.
Помогаю ей забраться обратно под одеяло и целую в обе щеки, а затем в лоб. И в подбородок, для убедительности. Она хихикает, поэтому я отодвигаю покрывало и целую ее пятки. Она хохочет от щекотки, и мне приходится протереть глаза, чтобы остановить слезы.
– Спокойной ночи, прелестная малышка.
Я бесшумно прикрываю ее дверь и не делаю и пяти шагов, прежде чем вижу Леа, прислонившуюся спиной к стене. Она не смотрит на меня.
– Я приеду рано утром и заберу ее погулять, – говорю я, направляясь к лестнице. Нужно уйти из этого дома прежде, чем я придушу ее.
– У нее есть занятия в школе, – спорит Леа, поднимаясь. Я отступаю назад, оказываясь в дюйме от ее лица. Дышу так тяжело, что моя грудь вздымается. На ее щеках ходят желваки. В этот миг я ненавижу ее настолько всепоглощающе, что не могу понять, что когда-то находил в ней. Мои слова грубы и преисполнены тоски.
– У нее есть отец.
И тогда до меня доносится вой полицейских сирен.
Прошлое
– Эй, красавчик, чем занимаешься?
Я приподнял солнцезащитные очки и улыбнулся.
– Кэмми.
Она усмехнулась и привстала на цыпочках, чтобы обнять меня. Глазами я стрельнул ей за спину, вглядываясь в толпу, ломящуюся в торговый центр.
– Она?..
Она покачала головой:
– Не здесь.
Нервозность тут же отпустила. Я не знал, выдержал ли бы встречу с ней. Принцип «с глаз долой, из сердца хотя бы наполовину вон» отлично для меня работал, по крайней мере на данный момент.
– Так что ты тут забыл? Ты не должен быть дома, кудахтать над беременной ведьмой-женой?
Мы пошли нога в ногу, и я ухмыльнулся:
– Я приехал сюда за крендельками, вообще-то. Ей резко приспичило выпечки.
– Боже, до чего унизительно – в один день ты самый желанный мужик в кампусе, а на следующий – уже мальчик на побегушках для какой-то стервы.
Я рассмеялся. Кэмми всегда знала, как поднять настроение. Я придержал для нее дверь, и холодный кондиционерный воздух ударил в лицо.
– А ты что здесь делаешь?
– Ты же меня знаешь, – пропела она, останавливаясь возле стоек с юбками. – Обожаю тратить деньги.
Я кивнул и засунул руки в карманы, чувствуя нарастающую неловкость.
– Вообще-то, – сказала она, оборачиваясь ко мне, – я ищу платье на свадьбу. Поможешь?
Я пожал плечами.
– С каких пор тебе требуется помощь с шопингом?
– Ох, точно, – поджала губы она, покачав головой. – Тебе же нужно возвращаться к беременной женушке. Не буду тебя задерживать.
Она демонстративно взмахнула рукой, словно леди, отпускающая своего вассала, и сняла со стеллажа облегающее белое платье.
Я почесал в затылке.
– В белом ты выглядишь как почтенная матрона.
Она прищурилась и повесила платье обратно, не сводя с меня глаз.
– А тебя кто спрашивал?
Она приподняла голубое шелковое платье, безмолвно спрашивая, что я думаю, и я кивнул. Она пихнула его мне, так что не оставалось ничего, кроме как взять его.
– Итак, ты в курсе, кто это? Мальчик… девочка… дитя Чаки?
– Мы не будем узнавать заранее.
Она бросила мне еще одно платье. Я повесил его обратно на полку, стоило ей отвернуться.
– Я владею агентством по работе с нянями, как тебе наверняка известно. Так что, когда тебе вручат милый маленький сверток, я легко смогу пристроить его к хорошей маме.
Она показала платье от «Гуччи», и я кивнул.
– Она будет в порядке. Ты знаешь, в таких вещах я весьма консервативен.
Кэмми хмыкнула.
– Ты, может быть, и да, но вот
