что отлучусь по делам. Выехал рано, заскочив в винный магазин за бутылкой скотча, которая точно понадобилась бы мне позже. Забросив ее в багажник, двадцать минут я провел в дороге к дому матери. Мои родители жили в Форт-Лодердейле, где купили дом у профессионального гольфиста еще в девяностые, – мама по-прежнему хвалилась этим друзьям. Когда Роберт Норрокс владел этим домом…
Она открыла дверь прежде, чем я успел постучать.
– Что случилось? Что-то с ребенком?
Скорчив гримасу, я покачал головой. Она изобразила на лице облегчение. Я всегда гадал, кто научил ее превращать каждую эмоцию в театральное представление: ее родители, мои бабушка с дедушкой, были весьма суровыми, сдержанными людьми – в своем роде стоиками. Едва я шагнул в прихожую, она принялась теребить медальон, который всегда носила на шее. Нервная привычка, всегда меня забавлявшая, сегодня показалась раздражающей.
Я перешел в гостиную и опустился в кресло, ожидая, когда она последует за мной.
– Что такое, Калеб? Ты меня пугаешь.
– Нам нужно обсудить кое-что, – предпринял еще одну попытку я. – Я должен поговорить кое о чем с моей матерью. Ты можешь помочь мне в этом, без своих…
– Стервозных замашек? – подобрала подходящий оборот речи она.
Я кивнул.
– Мне стоит бояться?
Резко поднявшись, я подошел к окну и посмотрел на ее драгоценные розы. Она выращивала, кажется, каждый сорт розового и алого: сад буйствовал оттенками и шипами. Я розы недолюбливал – они напоминали о женщинах в моей жизни: красивых и пленительных, но пускающих тебе кровь, едва к ним прикоснешься.
– Сегодня Оливия выходит замуж. Мне нужно, чтобы ты отговорила меня от идеи пойти туда и остановить ее.
Единственным показателем, что она меня услышала, было незначительное увеличение белого цвета вокруг ее радужки – так широко она распахнула глаза.
– Приму это за твое благословение.
Я уверенно направился к входной двери. Мама ринулась вперед и загородила ее: для таких высоких каблуков двигалась она весьма проворно.
– Калеб, милый… ничего хорошего из этого не выйдет. Между тобой и Оливией…
– Даже не произноси это…
– Все кончено, – отчеканила она. – Такова моя версия без стервозных замашек.
Я скривился.
– Для меня ничего не кончено.
– Очевидно, кончено для нее. Она выходит замуж.
Она чуть потянулась вверх, беря мое лицо в свои ладони.
– Мне жаль, что тебе так больно.
Я промолчал. Она вздохнула и потянула меня за собой, на диван, чтобы я сел рядом.
– Сейчас я отброшу свою неприязнь к этой девчонке и скажу тебе кое-что, что ты, возможно, найдешь полезным для себя.
Я прислушался. Если моя мать отбрасывала свою неприязнь, скорее всего, мне вот-вот дали бы совет, граничащий со вселенским откровением.
– Три вещи, – сказала она, похлопывая меня по тыльной стороне ладони. – Любить ее нормально. Не переставай любить ее. Если хочешь отрубить свои чувства к ней, может получиться так, что ты отрубишь вообще все чувства, а это опасно. Во-вторых, не жди ее. Тебе нужно жить свою жизнь – скоро у тебя родится ребенок. – Она улыбнулась печально, приближаясь к грандиозному финалу. – И наконец… дождись ее.
Она рассмеялась, увидев растерянное выражение моего лица.
– Жизнь не создана для того, чтобы обеспечивать тебя удобствами, – она всегда раскалывает тебя на части. Любовь жестока, но прекрасна и вдохновляет нас на жизнь. Если ты нуждаешься в ней, тогда дождись ее. Но конкретно сейчас она выходит замуж. Это ее счастливый день, и ты не можешь позволить себе испортить его.
Любовь жестока.
Я любил свою мать – особенно когда она не вела себя как стерва.
Я сбежал по ступенькам к своей машине. Она смотрела мне вслед, стоя в дверном проеме, теребя медальон. Возможно, она была права. Я желал Оливии счастья и чтобы она получила то, чего ее лишили в детстве. Но я не мог ничего ей дать, потому что отдавал кому-то другому.
Я бесцельно кружил по автомобильным дорогам, прежде чем завернуть к случайному торговому центру. Флорида изобиловала подобными плаза-центрами: одноэтажными и длинными, растягивающимися в пестрый лабиринт. Каждый из них мог похвастаться цепочкой фаст-фудовых забегаловок и центральной частью, похожей на корабельную мачту. Вывески «Макдоналдс» и «Бургер Кинг» всегда обрамляли маникюрные салоны, с одной или с другой стороны. Я встроился в парковочную полосу перед ногтевой студией Nail Happy – не считая сотрудников, внутри было пусто. Когда из салона вышел я, а не какая-нибудь женщина, они явно расстроились. Я достал телефон, прислонившись к дверце. Снаружи царила прохлада – недостаточно холодно, чтобы надевать куртку, но довольно свежо для Флориды. Мои пальцы застыли над клавиатурой.
Я люблю тебя.
Удалить.
Если ты уйдешь от него, я уйду от нее.
Удалить.
Мы можем поговорить?
Удалить.
Питер Пэн.
Удалить.
Я убрал телефон обратно в карман. Ударил кулаком по дереву. Поехал домой, даже не обработав стесанные костяшки. Любовь чертовски жестока.
Настоящее
Сутки спустя после того, как я ворвался к Леа, она добилась судебного запрета. Если я приближусь к собственной дочери, меня арестуют. Копы уже застегнули на мне наручники, когда на «месте преступления» появился мой брат. Он тихо переговорил с Леа, а затем подошел ко мне и снял наручники.
– Она не станет выдвигать обвинения, братишка, но подаст заявление и уже завтра получит судебный запрет.
– Твоя идея, да?
Он усмехнулся. Больше мы не обменялись ни словом – я просто сел в машину и поехал прочь. Леа подала заявление, где указала, что я выбил входную дверь, угрожал ей расправой и разбудил Эстеллу посреди ночи в состоянии алкогольного опьянения. А еще она продолжила утверждать, будто отец Эстеллы – не я. Можно лишь гадать, солгала ли она Оливии, чтобы помучить меня. Понятия не имею, что творится в голове у этой женщины, – или что творилось столько лет в голове у меня. В любом случае Леа разбудила зверя. Оливия направляет меня к юристу, занимающемуся запутанными семейными тяжбами вроде той, что происходит у меня. Она обещает, что та лучшая в своем деле. Ее зовут Мойра Линда. Арйом – отлично звучит. Выслушав около десяти минут мой рассказ, Мойра приподнимает руку, останавливая меня. У нее татуировка: четырехлистный клевер на тонкой полоске кожи между большим и указательным пальцем.
– Вы, должно быть, шутите, – говорит она. – Эта женщина узнает, что вы требуете развод, говорит вам, что ребенок, которого вы воспитывали полгода, – не ваш, и вы верите ей? Вот так просто?
– Не было причин не верить. Она не хотела разводиться. На тот момент ей было бы выгодно убедить меня
