в том, что Эстелла моя.
– О, Калеб, – она подносит руку ко лбу. – Неужели вы не поняли, что произошло? Вы взяли и сбросили на нее пару неожиданностей, то, что не входило в ее планы, и в какой-то момент она решила, что ей нужны не вы – ей нужна расплата. И именно это она вам и устраивает.
Я впиваюсь взглядом в автомобильную пробку, ползущую по шоссе под окнами офиса. Она права. Но почему я не замечал этого раньше? Если бы кто-то другой рассказал мне такую историю, я бы рассмеялся ему или ей в лицо, поражаясь, как можно быть настолько глупым и слепым. Почему людям так сложно разглядеть свои собственные ошибки?
– Она крепко взяла вас за яйца, Калеб. Нет никаких доказательств того, как на самом деле разворачивались события той ночью. Однако есть доказательства того, что предыдущие три года жизни этого ребенка вы не виделись с ней, не платили алименты и не боролись за опеку. Леа с легкостью может утверждать, что вы бросили ее. И теперь, когда она точно убедилась, что так все и обстоит, она вернулась и дала вам знать, что Эстелла ваша, – так что власть полностью в ее руках.
Господи.
– И что же мне делать?
– Требовать назначенный судом тест на установление отцовства, что займет некоторое время. Затем мы ходатайствуем о праве на посещение. Изначально встречи будут проходить под надзором, но если вы будете соблюдать правила и не пропускать запланированные визиты, мы сможем надавить и добиться совместной опеки.
– Я хочу полную опеку.
– Ну что ж, а я хочу быть моделью, рекламирующей купальники, но это не отменяет того, что я пухленькая и вчера на ужин съела чизбургер.
– Ладно, – говорю я. – Делайте то, что необходимо. Я в вашем распоряжении. Ради чего бы то ни было. У меня будет возможность увидеть Эстеллу?
Глупый вопрос, но я должен был его задать. Леа пойдет на все, лишь бы удержать меня подальше от моей собственной дочери. У меня нет доказательств, но я снова думаю о ней как о своей. Думал ли я когда-нибудь иначе?
Мойра смеется надо мной.
– Абсолютно никакой, нет. Сидите смирно, не рыпайтесь и позволяйте мне выполнять свою работу. Мы вернем вас в ее жизнь, и довольно скоро, но нам придется побороться.
Я киваю.
Покинув ее офис, я направляюсь прямиком к Оливии. Она в одних шортах и майке с очевидным раздражением моет полы. Опершись спиной о стену, я пересказываю ей детали нашего разговора с Мойрой. Она ни на мгновение не прекращает возить палкой по полу, убираясь с редкостной самоотдачей, и я знаю, что, когда подобное происходит, это означает, что она старается отвлечься от насущных проблем. В глубокую тарелку на столе насыпаны доритос, и время от времени она подходит к ней и кладет по чипсине в рот. Что-то назревает, но я знаю, что она ничего не расскажет, стоит мне задать вопрос.
– Делай, как она говорит, – единственный совет, который я получаю от Оливии. Несколько минут мы проводим в звенящей тишине, нарушаемой лишь треском чипсов.
– Она не выглядела так, будто ей жаль, – наконец произносит она. – Если так задуматься, все было очень странно. Она просто заявилась ко мне в офис, чтобы вывалить всю эту информацию. Она знала, что я передам ее тебе. Жутко.
– Она что-то замышляет, – соглашаюсь я.
– Может, ей нужны деньги, и она подставляет тебя ради выплат на ребенка.
Я качаю головой.
– Ее отец построил целую империю. Та компания – лишь третьестепенное ответвление от всего, куда он успел запустить руку. В деньгах Леа точно недостатка не испытывает.
– Тогда Мойра права – она жаждет мести. Что ты собираешься делать?
Я пожимаю плечами.
– Сражаться за Эстеллу. Даже если она не моя, я все равно хочу бороться за нее.
Она резко останавливается; швабра перестает елозить по сверкающей плитке. Прядь ее волос выпала из небрежного узла на ее затылке – она тянет за нее, наматывая на кончик пальца, а затем убирает за ухо.
– Не заставляй меня любить тебя еще сильнее, – говорит она. – Мои часики тикают, а ты говоришь о ребенке.
Я стискиваю зубы, лишь бы не улыбаться в полный рот.
– Давай сделаем одного, – говорю я, приближаясь к ней.
Ее глаза широко отрываются от изумления, и она прячется за шваброй.
– Не надо, – предупреждает она. Тянется к тарелке с доритос, не сводя с меня глаз, и обнаруживает, что в ней ничего не осталось.
– Как думаешь, у нас будет мальчик или девочка?
– Калеб…
Я успеваю сделать еще два шага, прежде чем она окунает тряпку в ведро с грязной водой и мощно впечатывает ее прямо мне в живот.
Я таращусь на собственную одежду, мокрую насквозь; с нее подтекают мутные капли. Она знает, что произойдет дальше, потому что молниеносно бросает швабру и кидается к гостиной. По пути она цепляется за мебель, скользя и семеня по сырому полу. Я устремляюсь за ней, но она настолько помешана на чистоте, что по блестящему от воды и чистящего средства мрамору можно кататься, будто на коньках. Потрясающе. Я теряю равновесие и приземляюсь на спину, так и не добравшись до зала.
И остаюсь на месте, пока она не выходит из кухни с двумя бутылками колы. Одну из них она протягивает мне:
– Знак примирения.
Я беру бутылку, а затем и ее руку, притягивая ее на пол рядом со мной.
Она скользит и елозит, пока мы не прижимаемся друг к другу спинами, облокачиваясь друг на друга. Затем мы говорим – ни о чем и обо всем. И ничто на свете не доставило бы мне больше радости.
Прошлое
Моя дочь родилась третьего марта, в три тридцать три дня. Уже в первые секунды жизни на ее маленькой головке топорщились рыжие волоски, как у игрушечных троллей из девяностых. Я пригладил их кончиками пальцев, улыбаясь, как полный дурак. Она была восхитительна. Леа убеждала меня, что у нас будет мальчик. Проводила ладонью по моей щеке, смотрела на меня, словно на божество, и мурлыкала:
– У твоего отца было двое сыновей, у твоего дедушки – трое. Мужчины в твоей семье производят на свет мужчин.
Я втайне надеялся на девочку. Она открыто хотела мальчика. В наших предпочтениях касательно пола ребенка чувствовалось что-то фрейдистское, но я не подчеркивал это, даже когда моя жена декорировала детскую комнату в зеленых и желтых цветах, «просто чтобы не рисковать». Хотя она рисковала,
