ответить друг другу на вопросы, если мы хотим, чтобы этот разговор к чему-то привел, да?
– Я получил звонок из офиса ее адвоката, – сказал я, устраиваясь удобнее.
– Ах да. Мисс Оливия Каспен.
Боже. Ее имя звучало великолепно даже с русским акцентом.
Я ничего не подтвердил, но и ничего не опроверг.
– Не хотите переместиться в бар? Заказать что-нибудь выпить, – предложила она.
Я кивнул, поджав губы, и последовал за ней в бар при отеле, где она выбрала столик ближе к выходу. На мой вопрос она ответила только после того, как официант принес водку для нее и скотч для меня.
– Я приехала, чтобы встретиться с дочерью.
– Она не хочет с вами встречаться, – сказал я.
Она прищурилась, превратившись в Леа.
– Почему нет?
– Вы отказались от нее много лет назад. Теперь у нее есть своя семья.
Анфиса фыркнула.
– Те люди? Они сразу мне не понравились, когда я отдавала ее. Мужчина даже не любил детей, по нему было сразу видно.
– То, что вы отдали своего ребенка людям, которые вам даже не понравились, говорит не в вашу пользу.
– Мне было шестнадцать, и я спала с мужчинами, чтобы выжить. Не то чтобы у меня был выбор.
– У вас был выбор отдать ее людям, которые бы вам понравились.
Она отвернулась.
– Они предложили больше всего денег.
Я поставил стакан на стол жестче, чем собирался, и твердо повторил:
– Она не желает вас видеть.
На этот раз мое утверждение ее покоробило. Она чуть сгорбилась, стреляя глазами вокруг, будто у нее закончились силы на поддержание спектакля. Я задумался, была ли ее поза с прямой спиной такой же актерской игрой.
– Мне нужны деньги. Чтобы хватило, пока я не закончу свою следующую книгу. И я хочу написать ее здесь.
Как и предполагалось. Я достал чековую книжку.
– Вы не полетите во Флориду. Никогда, – сказал я. – И никогда не попытаетесь выйти с ней на связь.
Она опрокинула в себя остатки водки, как истинная русская.
– Моя цена – сто тысяч долларов.
– Сколько времени у вас займет написать книгу?
Я небрежно выписал ее имя на чеке, но, не спеша передавать его, взглянул на нее. Она смотрела на него с алчностью, почти с голодом.
– Год, – сказала она, так и не поднимая глаза на меня. Я задержал ручку над строкой суммы.
– В таком случае я разделю сумму на двенадцать выплат. Каждый месяц я буду класть деньги на счет. Если вы выйдете на нее или покинете Нью-Йорк – не получите свой депозит.
Она смерила меня взглядом, полным чего-то, чему я не смог дать названия. Возможно, с презрением. Ненавистью к ситуации, в которой она оказалась зависимой от меня. С раздражением, что ее шантаж сработал, но не так, как она планировала.
– Что, если я откажусь?
В ее неповиновении тоже прослеживались черты Леа.
– Она не даст вам денег – только захлопнет перед вами дверь. Тогда вы не получите вообще ничего.
– Что ж, зять, тогда подписывай мой чек, и покончим с этим.
И мы покончили с этим.
Я купил билеты на другой рейс и вернулся домой раньше. С тех пор об Анфисе я слышал мало, но выплачивал ей деньги даже после развода с Леа. Я не хотел, чтобы ее присутствие навредило Эстелле, даже если она была чужим ребенком. Когда год истек, она вернулась в Россию. Однажды я решил проверить, написала ли она ту книгу, и обнаружил, что публикация получилась невероятно успешной. В конце концов до Леа могли донестись вести о ней, но меня бы это уже не касалось.
Настоящее
Я направляюсь прямиком к ее квартире. Если она еще не дома, я подожду снаружи.
Но она дома. Открывая дверь, она выглядит так, будто ожидала, что я приду. У нее красные глаза и губы. Если Оливия плачет, ее губы становятся припухшими и наливаются ярким, почти алым цветом. Это самая очаровательно-хрупкая, женственная ее черта.
Она отступает в сторону, пропуская меня, и я захожу в гостиную. Она мягко прикрывает дверь и следует за мной.
Обхватывает себя руками и устремляет взгляд на океан, сверкающий за окном.
– Когда ты бросила меня и уехала в Техас, после того, как мы… – Я делаю паузу, позволяя ей понять, что именно я имею в виду. – Я отправился за тобой. Конечно, не сразу – у меня заняло несколько месяцев, чтобы разобраться с уязвленной гордостью и найти тебя. Кэмми не хотела говорить мне, где ты, поэтому я просто заявился к ней на порог.
Я рассказываю ей о том, как ждал возле дома, когда заметил приближавшуюся машину, и как услышал их обмен колкостями с Кэмми. О том, как стучал в дверь, когда она поднялась на второй этаж, чтобы принять душ. Я говорю ей все это и не понимаю, слышит ли она меня, потому что выражение ее лица абсолютно пустое – она даже не моргает. И будто не дышит: ее грудь не поднимается и не опускается.
– Я уже собирался подняться по лестнице, Герцогиня, когда Кэмми меня остановила. Она сказала, что ты забеременела в ту ночь, что мы провели вместе. И рассказала про аборт.
Статуя наконец оживает. Она поднимает на меня яростный взгляд, пылающий синим пламенем – самым обжигающим из всех.
– Аборт? – слово звучит тяжелым, неповоротливым в ее устах. – Она сказала, что я сделала аборт?
Теперь… теперь она дышит тяжело, так, что ее рубашка натягивается на вздымающейся груди.
– Это подразумевалось. Почему ты мне не рассказала?
Она приоткрывает рот, пробегая языком по нижней губе. Не знаю, зачем я поступаю так с ней сейчас. Возможно, мне кажется, что, если напомнить ей обо всем, через что мы прошли вместе, это подтолкнет ее выбрать меня.
– Я не делала аборт, Калеб, – говорит она. – У меня случился выкидыш. Гребаный выкидыш!
Перед моими глазами мутнеет. Я пытаюсь воспринять смысл ее слов.
– Почему Кэмми не сказала?
– Не знаю! Чтобы удержать тебя подальше от меня? И правильно! Мы пробуждаем друг в друге самое худшее!
– Почему ты не сказала мне?
– Потому что это больно, Калеб! Я пыталась сделать вид, что этого не случилось!
Понятия не имею, как быть с самим собой. Словно сам мир настроен на то, чтобы разделить нас. Даже чертова Кэмми, что наблюдала за нашими отношениями с первых рядов все эти годы. Как она могла? Оливия изо всех сил старается не плакать. Пытается придать форму словам.
– Посмотри на меня, Герцогиня.
Она
