курица. А впрочем, это еще неизвестно. Зато известно, что завтра утром нарушителям не поздоровится, так что пускай радуются жизни, пока есть время.
Прислуга в полном составе за исключением Мэнби и Гриффитса завтра же получит расчет. Вина лежит на каждом – значит, и уволен будет каждый. Да, но каждый содержит либо вдовую матушку, либо парализованного отца – это ужасно осложняет задачу Фанни. Куда пойдут несчастные? Как и где заработают на хлеб, если станет известна причина увольнения? Бедняги, горемыки. А не надо было ужинать хозяйскими деликатесами. И потом, новенькие диванные подушки в чехлах из редчайшего, нежнейшего китайского шелка наверняка теперь все в бриолиновых пятнах (Фанни было известно, что мужская прислуга помадит свои волосы).
Негодование вспыхнуло при мысли о продуктах и подушках, но затрепетало и погасло, едва Фанни вспомнила, как славно сама поужинала в библиотеке. А насчет подушек – Сомс, наверное, проследил, чтобы к ним не прикасались. Какие, однако, фортели выкидывает негодование – вспыхивает и тут же гаснет! Вдруг оно и завтра поведет себя подобным образом? Как тогда Фанни восстановит порядок? А если кто-нибудь из нарушителей ударится в слезы? Не зальют ли они праведного гнева? С другой стороны, спустив вечеринку на тормозах, Фанни будет обречена делить кров с людьми, утратившими ее доверие, а куда это годится?
Мэнби повесила греться ее ночную сорочку, подвинула к камину комнатные туфли. Фанни, наблюдая за ней, внезапно вспомнила стишок, которым докучал ей один воздыхатель-немец:
Denn die Frau bedart der Leitung,
Und der mannlichen Begleitung [29].
Неужели так и есть? В свое время Фанни посмеялась над советом, а немец обиделся. Будь Фанни мужчиной, пожалуй, на дуэль вызвал бы ее, а в заданных обстоятельствах ограничился зловещим пророчеством: Фанни, мол, еще попомнит эти слова, еще признает его, немца, правоту.
Что ж, Фанни дожила до того дня, когда слова немца пришли ей на ум; Фанни согласна, что в отдельных случаях (а послушать немца – так постоянно; в этом-то он и не прав) – в отдельных непредвиденных случаях вроде сегодняшнего – мужчина действительно бывает полезен. Женщине и впрямь порой нужна помощь, не твердая рука и постоянное присутствие мужчины, а просто помощь. И даже не так: женщине иногда нужно переложить на мужчину проблемку-другую. Конкретно сейчас идеален был бы Джоб (стоило Фанни направить мысли к Джобу, как он возник рядом, будто явился на зов), но о Джобе и речи не могло идти; значит, Фанни следовало перетасовать в памяти всех друзей и выбрать того, которому по плечу ее неприятность.
Джордж Понтифридд? Возможно. Только он вернется в Лондон не раньше вторника, и скорее всего посоветует сделать вид, что никакой вечеринки не было. Джорджу хорошо говорить – это ведь не в его доме продолжат орудовать слуги, которым кутеж сошел с рук. И как же трудно будет Фанни сохранять в себе доверие к безобразникам – и как трудно будет им самим, не понесшим наказания, не заискивать перед ней.
Бедняги. Нет, для обеих сторон ситуация сложится невыносимая. Джордж не годится. Нужен советчик более здравомыслящий. Ну и кто из мужского окружения Фанни сочтет, что своей просьбой она оказывает ему большую честь? Никто, нашептывало чутье. Эти, нынешние, вообще не друзья – тянут только на приятелей. Короче, искать надо в прошлом, может кто-нибудь из прежних поклонников с радостью окажет Фанни услугу? Вот Перри Лэнкс к примеру…
Ну конечно. Едва вспомнив о Лэнксе, Фанни поняла: он-то ей и нужен. Правда, они не виделись много лет, но какое это имеет значение, если Фанни до сих пор расположена к Перри не меньше, чем во дни тайных уроков гроссмейстера? Сам Перри наверняка уже успокоился и перерос этот свой усталый, терпеливый тон, который, к досаде Фанни, стал ему свойствен ближе к финалу их романа. Вдобавок, Перри – адвокат, и понимает, что к чему. Пожалуй, дело мелковато для его огромного профессионализма, но Перри ведь друг, может и снизойти.
Прочие обожатели не годятся. Решено: Фанни позвонит Перри Лэнксу завтра прямо с утра, попросит его дворецкого передать хозяину, как только тот вернется с уикенда в деревне, что его ждут на Чарлз-стрит. А вернется Перри рано, он ведь человек занятой, его работа начинается уже в понедельник.
Перри, стало быть. Милый Перри! В свое время Фанни его недооценила, но сейчас она гораздо мудрее.
И вот, приняв решение, Фанни позволила Мэнби ее раздеть, уложить в постель, подоткнуть одеяло и, совершенно успокоенная, тотчас уснула.
* * *
Немало воды утекло с тех времен, когда Лэнкс запросто наведывался на Чарлз-стрит. Теперь это был совсем другой человек. После расставания с Фанни у Лэнкса начался профессиональный рост. Лэнкс достиг высот почти головокружительных, а зарабатывал столько, что на предложение стать министром внутренних дел ответил снисходительной улыбкой. По натуре сухой и расчетливый, Лэнкс лишь однажды оторвался от реальности; краток был и период созерцания дивных видений и строительства воздушных замков. Чуть ли не сразу после отставки у Фанни Лэнкс всего себя посвятил обогащению. Кроме этого, ничто его не интересовало. Поглощенный этим процессом, упивающийся сознанием, что с каждым днем делается богаче, Лэнкс начисто забыл о таких вещах, как любовь и мечты.
Вот почему, когда Фанни позвонила ему, Лэнкс не сразу вспомнил, кто она такая.
В обычае у Лэнкса было в пятницу вечером уезжать из Лондона и проводить уикенд в загородном доме, но возвращался он всегда в воскресенье вечером, чтобы в понедельник собраться на службу без суеты и спешки. Он завтракал у себя на Монтегю-сквер в одиночестве (жена его принадлежала к тем особам, которым завтрак подается в постель); тут-то Фанни и позвонила.
В столовую вошла горничная (Лэнкс держал только женскую прислугу, ведь женщины не пьют виски) и доложила:
– Сэр Перегрин, вам звонит какая-то леди.
Поверх пенсне в черной оправе Лэнкс уставился на горничную. Вот недотепа – воображает, что он ответит на звонок. Лэнкс никогда сам не подходил к телефону. В офисе для этого имелись младшие клерки: они-то и доносили до Лэнкса суть звонков, – а в обоих особняках беспокоить его никому не позволял.
– Леди говорит, дело срочное, – стушевалась горничная под взглядом поверх пенсне в черной оправе.
При Лэнксе прислуга вообще всегда тушевалась – он был из тех хозяев, которые не преминут спросить, куда делись остатки окорока.
– Она назвалась? – спросил Лэнкс, вновь утыкаясь в «Таймс».
– Нет, сэр Перегрин.
– Ну так ступайте и спросите, как ее имя.
Однако прежде, чем
