и мягкими серыми глазами, в сине-черной клетчатой куртке и джинсах в середине августа, гордо стоит возле ряда самолетов. Мама назвала его суровым красавцем, и я каким-то образом поняла, что она имела в виду, не осознавая этого в своем юном возрасте.
Иногда папа не отвечал, и я оставалась потерянной весь день. Но в других случаях, когда мне везло, я заставала его только пришедшим или уже уходящим. Мы разговаривали минут пятнадцать или около того, о школе, о моих друзьях или о занятиях, которыми я увлекалась в то время. Говорила в основном я, но я почти не замечала этого, с удовольствием болтая. Мама говорит, что папа никогда не был болтуном.
Еще она сказала, что мы никогда не будем жить вместе как семья. Что жизнь моего отца на Аляске, а наша – в Торонто, и от этой реальности никуда не деться. Я рано научилась принимать этот факт. Я не знала ничего другого. Тем не менее я всегда просила папу прилететь навестить меня. Ведь у него были все эти самолеты, так почему же он просто не мог сесть в один из них и прилететь?
У него всегда находилось оправдание, а мама никогда не пыталась его уговорить.
Она знала лучше.
А я? Я видела его только очарованными глазами маленькой девочки, которая отчаянно хотела познакомиться с тихим мужчиной по ту сторону телефона.
Я поднимаюсь и отряхиваю грязь сзади. Затем ковыляю к парадным ступенькам в одной туфле, глядя на моего всегда понимающего и терпеливого отчима.
В конце концов я беру телефон из его рук.
– Алло.
– Алло. Калла? – спрашивает женщина.
Я хмуро смотрю на Саймона.
– Да. Кто это?
– Меня зовут Агнес. Я подруга твоего отца. Я нашла твой номер среди вещей Рена.
– Хорошо…
Внутри меня зажигается неожиданная искра страха. Почему эта женщина рылась в его вещах?
– С ним что-то случилось?
– Наверное, можно и так сказать. – Агнес делает паузу, и я задерживаю дыхание, боясь ответа. – У твоего отца рак легких.
– О.
Я сажусь на верхнюю ступеньку, внезапно ощутив шаткость в ногах. Саймон опускается на ступеньку рядом со мной.
– Я знаю, что в последнее время между вами были сложные отношения, но я подумала, что ты захочешь быть в курсе.
Сложные? Скорее, несуществующие.
Наступает долгая пауза.
– Я знаю только потому, что нашла копию результатов теста в его кармане, когда пошла стирать белье. Он не знает, что я звоню тебе.
Я слышу то, что она не говорит: «Он не собирался говорить мне, что у него рак».
– Так… насколько все плохо?
– Я не уверена, но врачи рекомендовали план лечения.
У нее блеющий голос и легкий акцент, который напоминает мне голос моего отца, из того, что я о нем помню.
Я не знаю, что еще сказать, кроме:
– Ладно. Ну… Я уверена, что врачи знают, что делают. Спасибо, что позвонили и дали мне знать…
– Почему бы тебе не приехать сюда в гости?
Моя челюсть отпадает.
– Сюда? Что, вы имеете в виду… на Аляску?
– Да. В ближайшее время. До того, как начнется лечение. Мы оплатим твой билет, если это потребуется. Сейчас разгар сезона, но я нашла свободное место в Анкоридж на это воскресенье.
– В это воскресенье?
То есть через три дня?
– Джона может подбросить тебя оставшуюся часть пути.
– Простите, кто такой Джона?
Моя голова кружится.
– О. – Смех Агнес мягко и мелодично звенит в моем ухе. – Извини. Он наш лучший пилот. Он позаботится о том, чтобы ты добралась сюда в целости и сохранности.
«Наш» лучший пилот, отмечаю я. «Мы» заплатим за твой билет. Она назвалась подругой, но я понимаю, что с отцом их связывает нечто большее.
– И Рен будет рад тебя видеть.
Я колеблюсь.
– Он сказал вам это?
– Ему и не нужно это говорить. – Она вздыхает. – Твой отец… он сложный человек, но он любит тебя. И у него много сожалений.
Может быть, эта Агнес и смирилась со всем тем, что Рен Флетчер не говорит и не делает, но я – нет.
– Мне жаль. Я не могу просто запрыгнуть на самолет и прилететь на Аляску…
Мои слова расходятся с делом. По правде говоря, сейчас у меня нет ни работы, ни других серьезных обязательств. А что касается Кори… Я, вероятно, могу слетать на Аляску и вернуться, и он никогда не узнает об этом.
Я легко могла бы улететь, но это уже неважно.
– Я знаю, что прошу многого. Пожалуйста, подумай об этом. У тебя будет шанс узнать Рена. Я думаю, он бы тебе очень понравился. – Ее голос становится хриплым, и она прочищает горло. – У тебя есть что-нибудь, чем можно писать?
– Э-э-э… Да.
Я достаю ручку из нагрудного кармана рубашки Саймона – у него всегда есть ручка наготове – и записываю номер телефона Агнес на тыльной стороне его руки, хотя, скорее всего, он уже отображается на дисплее вызова. Агнес также дает мне адрес своей электронной почты.
Когда я кладу трубку, то замираю в оцепенении.
– У него рак.
– Я догадался, что речь идет от чем-то таком. – Саймон кладет руку мне на плечо и притягивает меня к себе. – И эта женщина, которая звонила, хочет, чтобы ты навестила его.
– Агнес. Да. Она предлагает навестить его. Но отец не хочет, чтобы я была там. Он даже не собирался мне ничего говорить. Он собирался просто пойти и умереть, не предупредив меня.
Мой голос ломается. Этот человек, которого я даже не знаю, все еще ранит меня так глубоко.
– И что ты при этом чувствуешь?
– Как ты думаешь, что я чувствую?! – Я срываюсь, а на моих глазах выступают слезы.
Саймон остается спокойным и собранным. Он привык, что на него кричат за его назойливые вопросы – моя мама и я, а еще его пациенты.
– Ты хочешь полететь на Аляску, чтобы встретиться со своим отцом?
– Нет.
Саймон приподнимает бровь.
Я вздыхаю с отчаянием.
– Я не знаю!
Что мне делать с этой информацией? Как я должна чувствовать себя из-за возможной потери человека, который причинял мне только боль?
Мы сидим тихо и наблюдаем, как Тим и Сид вылезают из-под машины, их горбы подрагивают от шагов, пока они направляются к мусорным бакам в конце нашей подъездной дорожки. Потом еноты встают на задние лапы, чтобы ударить передними по синему баку, пытаясь опрокинуть его своим весом. Они перекидываются репликами туда-сюда, лишь изредка бросая взгляды на нас.
Я вздыхаю.
– Он никогда не прилагал усилий, чтобы узнать меня
