Наша вина - Мерседес Рон

Так как я не хотела уезжать оттуда всю ночь, Стив позаботился о том, чтобы мне принесли мой чемодан и что-нибудь поесть. Я не была голодна, но съела суп с лапшой, чтобы не пришлось еще раз слушать, как Стив изводит меня. Взяла из чемодана вещи и, наконец, смогла пойти в туалет и переодеться. Надела большую широкую одежду, которая скроет мой живот хотя бы для того, чтобы у мамы не случился сердечный приступ, как только она меня увидит. Конечно, я сообщу ей о беременности, но нужен подходящий момент. Я не хотела отвлекать внимание от того, что действительно имело значение в данный момент: от Ника.

Итак, шесть долгих часов спустя, в течение которых я едва могла сомкнуть глаз, а моя спина, шея и живот болели так, будто меня избили, мама и Уильям вошли в двери приемной.

Я не усидела и бросилась в объятия мамы, сейчас я нуждалась в ней больше, чем когда-либо в жизни. Она крепко обняла меня и провела длинными пальцами по моим волосам. Мой беременный живот был между нами, но она, похоже, этого не замечала. Должно быть, ее страх, как и у всех остальных, не позволял ей видеть дальше того, что было существенно.

Я объяснила, что произошло, и Уилл сразу же отправился к врачам. Его не пустили, но сказали, что утром будет смена. В состоянии Ника не было никаких изменений, на данный момент оно было стабильным, и, по мнению врачей, это был хороший знак.

У нас было не так много времени для разговоров, двое полицейских появились вскоре после прибытия родителей и взяли показания у меня и Стива. Я рассказала им все, что видела, с дрожью в голосе. Я никогда не забуду звук этих выстрелов. Никогда.

Когда подошло время посещения, смог зайти только Уильям. Мне хотелось выломать двери и вбежать в реанимацию, хотелось закричать, чтобы меня впустили, но я держала себя в руках. Сейчас нужно оставаться спокойной, если хочу пережить это, если не хочу навредить ребенку… моему ребенку…

Я взглянула на обеспокоенную маму, сидящую рядом со мной и держащую меня за руку.

Мама… мы не очень хорошо ладили, между нами было слишком сильное напряжение. Где были те отношения, которые у нас были в Канаде? Когда я перестала доверять ей и рассказывать ей все?

Я глубоко вздохнула и повернулась к ней.

– Мама… – начала я, тяжело сглотнув. – Я должна тебе кое-что сказать…

Она вся превратилась во внимание, глядя на меня с беспокойством, но мне показалось, что я увидела некоторую снисходительность в ее выражении лица.

– Я знаю, о чем ты собираешься мне сказать, Ноа, – сказала она, крепко сжимая мои пальцы. – Все в порядке, доченька. Чудесно, что ты снова с Николасом. Я счастлива узнать, что вы снова вместе.

Я распахнула глаза, удивившись ее словам, а также с облегчением увидев, что она понятия не имела о беременности.

– Мне не следовало мешать вашим отношениям… Видеть, как вы расстались, как вы были опустошены… – продолжила она, не сводя глаз с меня. – Это будто убивало меня. Если Ник знает, как сделать тебя счастливой, я не буду вмешиваться. Это все, чего я хочу, Ноа, чтобы ты была счастлива.

Я молча кивнула, с мокрыми глазами пытаясь подобрать слова, чтобы признаться матери, что я на шестом месяце беременности. Беременной от того, кого она никогда не хотела для меня, от ее собственного пасынка.

Как сказать ей? Как сказать матери, что через три месяца она станет бабушкой? Я чувствовала на себе взгляд Стива, и, когда посмотрела на него, он подбодрил меня.

Черт…

– Мама… – снова начала я, воспользовавшись тем, что Уилл ушел выпить кофе. – Я должна тебе кое-что сказать… кое-что, чего не было ни у кого в планах, но это произошло само собой…

Ну… вот так, но я и не собиралась вдаваться в подробности.

Мама смотрела на меня обеспокоенно, ничего не понимая. Не решаясь открыть рот, я взяла ее руку и положила себе на живот. Ее глаза мгновенно расширились, но секунду спустя она испуганно отдернула руку.

– Ноа… скажи мне, что ты не… скажи мне, что ты не…

Пришло время сказать правду.

– Беременна? – я закончил фразу за нее почти шепотом.

Мама сначала покачала головой, затем ее взгляд пробежался по моему телу, пока не остановился на моем животе под гигантской толстовкой Ника.

– Как давно?..

Я сглотнула, пытаясь откашляться.

– Полгода, но я узнала два с половиной месяца назад… Не хотела скрывать это от тебя, но я была ошарашена, как и ты. Мне нужно было время, чтобы принять это, время, чтобы сказать Нику, время, чтобы понять, что делать с моей жизнью…

– Николас знает?

Тон, которым она заговорила, был новым, совсем не похожим на нее, думаю, это тон, которым говорят все матери, когда их дочери сбрасывают на них эту бомбу.

– Да, он знает.

Она покачала головой и уставилась на мой живот. Как бы мне ни было страшно признаться в этом, я уже была готова столкнуться с ее реакцией. Теперь, когда Николас боролся со смертью, ребенок был единственным, что поддерживало меня в целости. Это было единственное, что у меня оставалось от него, это была часть его, часть нас, в тот момент и до тех пор, пока не подойдет моя очередь перестать существовать, этот ребенок будет самым важным для нас обоих, нашим якорем посреди шторма, нашей бесконечной связью.

Я взяла мамину руку и поднесла к своему животу.

Ее глаза наполнились слезами, но я знала ее достаточно хорошо, чтобы понимать все то, что проносилось сейчас в ее голове: как я молода… как будет трудно… сколько раз она говорила, чтобы я не торопилась, об учебе, работе, взрослении…

Но жизнь так непредсказуема. Нельзя контролировать то, что происходит непредсказуемо. Человек не знает, какой путь правильный, даже после того, как прошел его. Судьба привела меня в эту ситуацию, и я могла только справляться с ней, насколько это было в моих силах… и маме следует сделать то же самое.

– Мальчик, – объявила я мгновение спустя.

В голове рисовался образ младенца у меня на руках, моего малыша, с пухлыми щечками и красивыми глазами… моего ребенка, отца которого я, может быть, больше не увижу.

Мама недоверчиво покачала головой.

– Если Ник не выживет, не знаю, что со мной будет, – призналась я, напуганная до смерти. Мама крепко обняла меня, мы обе плакали, не знаю, сколько времени, знаю только, что мы говорили друг другу слова поддержки. Она отругала меня за безответственность и за то, что я не сказала ей раньше. Мы говорили, пока не набрались сил рассказать Уильяму.

Уилл тоже чуть не упал от испуга. Я никогда не видела его таким опустошенным, таким обеспокоенным, таким ужасно сломленным.

Все любят своих детей по-разному, и для Уилла Ник всегда будет тем темноволосым голубоглазым мальчиком, который запихивает лягушек в карманы брюк.

Ник должен выздороветь… не только для меня и нашего ребенка, для всех. Пережить его потерю никто бы не смог. Никто.

Слава богу, через два дня Ник пошел на поправку, и его выписали из отделения интенсивной терапии. В обычном отделении были более снисходительны к посетителям, и, после четырех дней, меня, наконец, впустили. Он был под действием успокоительного, все его тело было перевязано. Левая рука опиралась на перевязь. Темная тень от волос скользила по его щетинистому лицу, придавая растрепанный вид, таким я его еще не видела.

Меня впустили одну, и я была за это благодарна, но, когда я увидела его таким слабым и хрупким, мое сердце разбилось. Я чувствовала глубокую ненависть к тому человеку, который причинил ему боль. Подошла к Нику и провела рукой по черным волосам, отбрасывая в сторону жестом, надеясь на ответ. Но ответа не последовало.

Я не плакала, не знаю почему, просто продолжала смотреть на него, запоминая его черты, желая крепко его обнять, но понимала, что не могу этого сделать, потому что это причинит ему боль.

Мои объятия причинят ему боль… иронично.

Я села на стул рядом и взяла его за руку.

– Ник… – сказала я с комом в горле. – Мне нужно, чтобы ты выздоровел… Мне нужно тебе многое рассказать, и…

Я закусила губу и стала наблюдать, не последует ли какой-то реакции, какого-нибудь чуда, как иногда бывает в кино. Глаза Ника оставались закрытыми, а я продолжала