Я не могу достать плакат сейчас, пока пишу о нем, потому что боюсь, что его увидит Эл и нам снова придется вспоминать о той истории, как если бы ты снова и снова разрывал афишу, а я бы опять молчала. Ты, наверное, думаешь, что она оказалась у меня после того, как мы сходили на бал, но ты ошибаешься. Ты, наверное, думаешь, что постер порвался случайно, сам по себе, как это обычно происходит со всеми афишами: они мокнут под дождем или их срывают уборщики, чтобы освободить место для новых объявлений, например, для сменивших плакаты с черепами, летучими мышами и тыквами афиш новогоднего бала, которые сейчас развешаны повсюду и которые Джин Сабинджер ювелирно разрисовала елочными шарами, – если всмотреться, то в них, словно в зеркалах комнаты смеха, можно увидеть отражение танцующих пар; нет, ублюдок, эту афишу порвал ты. Ты порвал ее и устроил отвратительную сцену.
Когда я пришла в колледж с нелепой прической из мокрых волос и с несделанной домашкой по биологии в рюкзаке, Эл сидел на скамейке по правую руку, а на коленях у него высилась груда оранжевых плакатов. Рядом сидели Джордан и Лорен, державшие – я не сразу разглядела – по бобине скотча.
– О нет, – сказала я.
– Доброе утро, Мин, – произнес Эл.
– О нет. О нет, Эл. Я забыла.
– Я же говорил, – Джордан повернулся к Элу.
– Я совсем забыла, и мне нужно найти Нэнси Блюминек и умолить ее дать мне скатать биологию. Я не могу! Не могу. А еще у меня нет с собой скотча.
Эл достал бобину скотча: он подготовился.
– Мин, ты поклялась.
– Я знаю.
– Ты поклялась три недели назад, когда пила кофе, который я купил тебе во «Фредерикосе», и Джордан с Лорен тому свидетели.
– Да-да, – подтвердил Джордан. – Мы там тоже были.
– Я засвидетельствовала твое заявление, – важно сказала Лорен.
– Эл, но я не могу.
– Ты поклялась, – сказал Эл, – на сцене, в которой Теодора Сайер своим фирменным жестом бросает сигарету в ванну этого, как-там-его…
– Тома Бербанка. Эл…
– Ты поклялась помочь мне. Когда я узнал, что мне обязательно нужно вступить в организационный комитет по подготовке городского бала Всех Святых, тебе не пришлось клясться, что ты будешь присутствовать на всех собраниях, как это сделал Джордан.
– Там ужасно скучно, – отозвался Джордан. – Я закатил глаза так сильно, что они до сих пор у меня на затылке. А это, Мин, стеклянные копии, которые я вставил в пустые отверстия в черепе.
– Тебе не пришлось клясться, как это сделала Лорен, что ты будешь держать Джин Сабинджер за руку все шесть раз – два из которых Джин плакала, – пока подкомитет по оформлению обсуждает варианты афиши, ведь мы с Джин не разговариваем после того случая на бале девятиклассников.
– Это правда, Джин плакала, – сказала Лорен. – Я лично вытирала ей нос.
– Неправда, – возразила я.
– Ну, она правда плакала. Джин Сабинджер та еще плакса. Так уж устроены творческие личности, Мин.
– Чтобы получить бесплатные билеты как полноправный член моего подкомитета, – сказал Эл, – ты всего лишь поклялась однажды утром помочь мне расклеить афиши. Точнее, сегодня утром.
– Эл…
– И не говори мне, что это глупо, – сказал Эл. – Я младший казначей ученического совета. По выходным я работаю в магазине у отца. Вся моя жизнь – одна сплошная глупость. И городской бал Всех Святых тоже глупость. А вступать в организационный комитет по подготовке чего угодно – верх глупости, особенно если это обязательно. Но глупость ничего не оправдывает. Хоть я и сам по этому поводу ничего не думаю…
– Ой-ей, – вздрогнул Джордан.
– …бытует мнение, что примером глупости может послужить тот, кто считает своим долгом бегать за Эдом Слатертоном. Тем не менее буквально вчера я злоупотребил своими полномочиями члена ученического совета и по твоей просьбе, Мин, нашел номер Эда в журнале посещаемости.
Лорен притворилась, что сейчас упадет в обморок.
– Эл! – сказала она голосом своей матери. – Ты нарушил кодекс чести члена ученического совета! Я еще долго-долго не смогу тебе доверять… Ладно, я снова тебе доверяю.
Теперь все трое смотрели на меня. Тебе, Эд, никогда до них не было дела.
– Хорошо-хорошо, я расклею афиши.
– Я знал, что ты согласишься, – сказал Эл, протянув мне свой рулон скотча. – Я ни секунды в тебе не сомневался. Давайте разделимся. Двое возьмут на себя коридор от спортзала до библиотеки, и двое – все остальное пространство.
– Я пойду с Джорданом, – сказала Лорен и взяла половину плакатов. – У меня хватает мозгов, чтобы не ввязываться в фестиваль полового влечения, который вы с Мин устраиваете сегодня утром.
– Каждое утро, – добавил Джордан.
– Тебе всюду видится половое влечение, – сказала я Лорен, – только потому, что тебя вырастили мистер и миссис Ультрахристиане. Мы, иудеи, знаем, что все подспудные страсти появляются только из-за понижения уровня сахара в крови.
– А, ну да, вы убили моего Спасителя, – ответила Лорен, а Джордан помахал нам на прощание. – Больше так не делайте.
Переступив через ноги сидевших у увядшей клумбы Марти Вайса и похожей на японку девушки – они держались за руки, – мы с Элом вошли через восточные двери и, отпросившись с уроков, как будто у нас было очень важное дело, все утро расклеивали афиши: Эл прижимал плакаты к стене, а я приклеивала их уголки кусочками скотча. Эл рассказал мне длинную историю про Сюзан Гейн (в ней фигурировали автошкола и застежка от лифчика), а потом произнес:
– Так, значит, ты и Эд Слатертон. Мы это почти не обсуждали. Как?.. Что?..
– Не знаю, – ответила я и прилепила еще пару кусочков скотча. – Он… думаю, у нас все хорошо.
– Понятно, меня это не касается.
– Я не об этом, Эл. Просто он… очень уязвимый.
– Эд Слатертон… «уязвимый».
– Нет, я хочу сказать, что мы уязвимые. Понимаешь, так ощущается то, что между нами.
– Ясно, – произнес Эл.
– Я не знаю, что будет дальше.
– То есть ты не собираешься просиживать часами на трибунах как очередная возлюбленная спортсмена? Отличный бросок, Эд!
– Он тебе не нравится.
– Я ничего по этому поводу не думаю.
– Кстати, – сказала я, – это называется не бросок.
– Ой-ей, ты начинаешь разбираться в баскетбольных терминах.
– Лэй-ап, – ответила я, – вот как это называется.
– Нелегко тебе будет слезть с кофеина, – произнес Эл. – На трибунах тебе никто кофе не нальет.
– Я все равно буду приходить во «Фредерикос», – сказала я.
– Конечно-конечно.
– Увидимся там сегодня.
– Забудь.
– Он тебе не нравится.
– Я же сказал, что ничего не думаю. Потом обсудим.
– Но, Эл…
– Мин, сзади.
– Что?
Тут и появился ты.
– Ой! – помню, что я вскрикнула слишком громко.
– Привет, – сказал ты и легонько кивнул Элу, который, конечно же, смутился.
– Привет, – ответила я.
– Ты здесь обычно не ходишь, – сказал ты.
– Я состою в подкомитете, – эти слова ты пропустил мимо ушей.
– Понятно. Увидимся позже?
– Позже?
– После уроков. Ты пойдешь смотреть мою тренировку?
Через секунду, Эд, я рассмеялась и попыталась одним глазом метнуть на Эла взгляд из серии «Ты это слышал?», а вторым сказать тебе: «Потом поговорим».
– Нет, – ответила я. – Я не пойду смотреть твою тренировку.
– Тогда позвони мне, – сказал ты, обведя глазами лестничный пролет. – Я дам тебе правильный номер, – добавил ты и без раздумий, Эд, сделал невообразимое: оторвал полосу от плаката, который мы с Элом только что наклеили.
Ты ни о чем не думал, конечно, нет, ведь для Эда Слатертона весь мир и все, что висит на стенах, – это всего лишь поверхность, чтобы, достав маркер из-за уха у Эла – тот даже не успел возмутиться, – записать номер, который я тебе возвращаю, номер, который у меня уже был, номер, который, словно афиша, будет вечно висеть у меня в голове. А потом ты вернул маркер Элу, взъерошил мне волосы и сбежал вниз по лестнице, оставив одну половину искалеченного плаката в моей руке, а вторую – на стене. Я смотрела, как ты уходишь; Эл смотрел, как ты уходишь; я смотрела, как Эл смотрит, как ты уходишь, и понимала, что должна назвать тебя уродом, но не могла выдавить из себя эти слова. Потому что в тот же день, Эд, в день, когда мы с Элом в последний раз после уроков пили кофе во «Фредерикосе», я, черт возьми, впервые пришла на трибуны, чтобы смотреть, как ты тренируешься. Кусок афиши всем известного ежегодного мероприятия, на которой был нацарапан твой номер, стал моим билетом в обратную сторону от привычных посиделок со старыми друзьями. «Позвони мне», – сказал ты, и я звонила тебе по ночам, и из-за этих ночных разговоров, Эд, я скучаю по тебе, прекрасный ублюдок.
Днем мы были в колледже. В коридорах оглушительно гремел звонок, а из сломанных колонок, которые так и не починили, постоянно доносился какой-то шум. Скрипели старые полы, усеянные грязными
