— Ты можешь идти, Эржи, — сказала я. Она покачала головой и не сдвинулась со своего места у двери. Я пожала плечами.
— Дело твое.
— Ты с ума сошла, — взвилась К. М.Д. — Пошла немедленно к себе вниз. Чего раскрыла рот? Эскузе моа, мадам, слышишь, убирайся!
Но Эржи все смотрела на меня, с тем же напряженным вниманием, она возвела около меня три крепостные стены, как три горы.
— Ну, Эржи, ладно, — сказала я и улыбнулась.
— Прошу вы, выйдите на минуту, — сказала она. Я раскрыла перед ней дверь, дала ей выйти и вышла сама за ней в коридор.
— Чтоб они умер, — зашептала она свирепо и сморщила нос, — чтоб они все умер, черти, один после другой.
И заплакала.
— Ш–ш–ш! Не плачь, Эржи, пожалуйста, не плачь. Иди вниз и точи кухонные ножи. Мы всех их зарежем, ты погоди только, мы от них избавимся.
— Хорошо, — заулыбалась она, — хорошо, хорошо. — И затопала вниз по лестнице.
Когда я вернулась, К. М.Д. нашептывала что–то Мезанфан на ухо. Она говорила быстро и взволнованно, а Мезанфан, слушая ее, обернулась ко мне. К. М.Д. по временам показывала на меня пальцем, она пыхтела от воодушевления, и я села, ожидая, когда она кончит.
— Ага, — произнесла немного погодя Мезанфан и поправила шляпу, натянув ее на уши. — Ага. — Ее лицо коня в очках, обращенное ко мне, выражало любопытство.
Лицо коня, подвязанное лентой,
Лицо коня и с челкою на лбу,
Лицо коня — вперед вставные зубы,
Лицо коня под сенью пяти слив,
Лицо коня, а на макушке сливы,
Лицо коня–урода Мезанфан.
— Ага.
— Да–да! — заговорщически сообщила К. М.Д. своим утячьим голосом.
— Ах да! — поправила я. — Ах да, так будет правильнее.
Но в эту минуту в комнату проникла тетушка Алис.
Я не знаю точно, как выглядит помпа, но буквы, составляющие это слово, несут в себе что–то такое круглое, такое выпуклое и обширное, что только тело моей тетушки, кажется, способно завернуться в них, как в капот. Домашний капот вишневого цвета с большими фиолетовыми тюльпанами. И он распахивается при каждом шаге, приоткрывая полоски жирной белой кожи. И он соскальзывает, обнажая необычайное колено — бычье колено. Отполированное колено, похожее на лысину, спрятанную под комбинацию. Тетушка Алис развалилась на стуле и заговорила.
— Ах, мадам, дорога–ая, как вы поживаете?
— Bien, bien, merci, — поспешно ответила Мезанфан, сжимаясь в кресле.
— Что-о, что? — сказала тетушка Алис, и от последней гласной рот у нее раскрылся настолько, что стал виден язык.
— Хи–хи! — захихикала любезная мадам.
— Ка–ак у девочек с французским?
— Oh, trés bien, trés bien[27], хи–хи, — заверила Мезанфан. — Très bien.
— Я pa–ада. А у Клары — Марии-Деспине?
— Excellent[28], — зажмурила глаза Мезанфан. — Excellent.
— Мерси, мадам, — прочирикала К. М.Д. и опустила голову.
Я посмотрела прямо в очки Мезанфан, но она не открыла глаза. Так и продолжала говорить дальше.
— Elle progresse très vite, très vite[29]. Почувствовав все–таки мой взгляд, она на мгновение приоткрыла веки, потом снова быстро закрыла их.
— Но что с ва–ами? У вас болят глаза? — забеспокоилась тетушка Алис — Могу ли я вам чем–нибудь помо–очь? — спросила она, произнося слова так медленно и нараспев, с таким трудом, что к концу фразы устала и, думаю, окончательно забыла, о чем спрашивала.
— Non[30], — защищалась Мезанфан. — Non.
— Клара — Мария, ну скажи что–о–нибудь по–французски, — попросила тетя Алис, протягивая руку в сторону.
— Oh, maman, — К. М. Д. встала с кресла, ластясь, подошла к тетушке Алис и, сев под ее вытянутую руку, стала тереться о нее головой. — Oh, maman, pour–quoi?[31]
— Hy-y, ска–ажи! — настаивала тетушка.
— Maman! — промяукала К. М.Д. — Сейчас незачем.
— Ну же, ну, — торопила моя тетушка, — пускай она скажет что–нибудь по–французски, мадам.
— Alors, — произнесла мадам и чуточку приоткрыла глаза, но — хлоп! — я снова посмотрела на нее, и она испуганно их закрыла.
— Спросите меня, мадам, — начала К. М.Д.
— Bien, — сказала Мезанфан. — Alors, bonjour mes enfants.
— Бонжур, мизинфан, — скалила зубы К. М.Д. и ерзала.
— Quelle heure est–il?
— II est quatre heures.
— Et maintenant?
— Et maintenant, — твердо повторила вопрос К. М.Д., и Мезанфан еще крепче закрыла глаза. Потом открыла их и сказала, глядя в сторону:
— Comment t'appelles tu?
— Жио мапелэ Клара — Мария-Деспине,
— Très bien! — похвалила Мезанфан и, резко потянувшись в кресле, оказалась наполовину спиной ко мне.
Я видела ее теперь в профиль, уши под полями шляпы, спелые сливы дрожат над очками.
— Милая детка! — возрадовалась тетушка Алис, протянула руку, и К. М.Д. оказалась как раз под рукой и потерлась о нее.
— Мадам, благодарю вас. Благодарю вас за труд. Я о–о–очень довольна тем, как вы обучаете девочек. Мы любим их обеих, хотим, чтобы о-обе далеко пошли. Не так ли, моя дорогая? — обратилась она ко мне и протянула в мою сторону вторую руку, теперь она была похожа на аэроплан.
— Маман, — зашептала К. М.Д.
— Она так мила, — сказала тетушка Алис и дотронулась кончиками пальцев до моего лица, — она так мила, бедняжка. И бла–агоразумна. Похожа на моего мужа, а не на своего отца.
— Маман, маман, — снова зашептала К. М.Д. и быстро вышла из–под крыла.
Потом, наклонившись к тетушке, она зашептала ей что–то на ухо, указывая на меня пальцем. А Мезанфан сидела, повернувшись ко мне спиной, так что не знаю, видела ли она этот жест.
— И у нее способности к языкам, — сказала она, чтобы поддержать разговор.
Только тетушка Алис в это время поднялась и спрятала руку в карман.
— Э, да если это так, — сказала она, — значит, и мадам разобралась. Что же будем делать, сударыня? Мы старались. Но из собачьего хвоста не сделаешь шелковое сито. Так что-о…
— У нее очень большие способности, vraiment[32], — повторила Мезанфан, она повернулась и поглядела мне в глаза. Но это было ни к чему.
— Что–о–о? — удивилась тетушка Алис.
— Очень большие, — настаивала Мезанфан, и ее унизанные кольцами пальцы дрожали. — О–о–чень бо–ль–ши-е!
— Мадам, — вмешалась К. М.Д. — Я сказала маман то, что вам сказала. Она знает.
— Comment? — спросила Мезанфан. — Comment?
— Вам нет нужды меня хвалить, Мезанфан, — объяснила я, — не утруждайте себя.
— Ха! — воскликнула К. М.Д. — Ты сказала «Мезанфан». Ты так ее назвала! Все слышали. Мадам, вы знаете, как она вас зовет?
Но в этот момент тетя Алис вытащила из кармана несколько сотенных бумажек и разложила их на столе. Мезанфан задрожала. Она неестественно опустила голову, сливы ударились о края стеклянной поверхности.
— За тру–уд, — сказала тетушка и удалилась.
В следующую долю секунды Мезанфан протянула руку, быстро взяла деньги и запихнула их в старую лаковую сумку.
И когда она ее второпях открыла, несколько бутербродов, слепленных попарно, показали свои мятые внутренности, сдавленные стенками сумки, несколько тартинок, тайком взятых «взаймы» во время угощения «каве».
В окно проникал вечер. В шесть прозвенели медные колокола. И серебряный. Голуби воронками поднимались над городом. Я различала, как они били крыльями, и, лежа на краю кровати, прислушивалась к их белому полету. Потому что это были белые голуби. Не знаю, задумал ли это кто–то или так вышло просто–напросто случайно, но птицы были очень красивы, в особенности когда загребали синий воздух, раскачивавшийся между каменных стен, когда потом парили среди тонких башен, и я видела их через окно: они кружились без конца, эти удивительно белые птицы, и сверкали, зажженные солнцем.
Я лежала на краю кровати и ждала. Я ждала, что меня позовут. Все было готово, Эржи уложила мои вещи, те же самые, с которыми я приехала, я не разбогатела и не обеднела за это время. Но поверх одежды лежала зеленая лента Эржи, лента от пучка, я носила ее на шее, та самая лента, о которой я так мечтала во сне.
От рюкзака приятно пахло продуктами — их носили через лес — и застарелым потом, въевшимся в парусину и в кожаные ремни. Это был большой рюкзак, который я привезла из дому год назад. И меня вдруг разобрала тоска по Мутер. Меня разобрала тоска по ней, и я вскочила и кинулась бы бежать тут же. Но в это мгновение появилась К. М.Д.
— Тебя еще не позвали? — спросила К. М.Д.; она заложила руки за пояс, чуть–чуть наклонилась в сторону и вытянула шею так, как будто хотела разглядеть кого–то за моей спиной.
Но меня как раз тогда разбирала тоска, такая тоска, что я погнала К. М.Д.
— Уйди, — сказала я. — Убирайся, чего тебе надо? — Но она не слышала и продолжала что–то разглядывать. — Слышишь, уйди, — сказала я снова, и мне стало дурно. Мутер подошла ко мне, весь наш дом пах грибами, весной я слышала, как прорастали подснежники и шафран в Руйе, и эдельвейс — я тоже слышала, — он карабкался по Волчьей тропе.
