— Уходи, уходи! — крикнула я, взяла рюкзак и ударила ее.
А она, уцепившись за ремни, схватила рюкзак и потом опустила его на пол. И села на корточки и принялась его обыскивать.
— Так вот ты зачем! — удивилась я и успокоилась. — Вот ты зачем! Думаешь, я что–то украла?
— Кто сказал «украла»? — заговорила она, продолжая рыться в рюкзаке.
Она шарила в нем сверху–вниз, точно ныряя — пальцы сложены вместе, — еще и еще раз.
— Ты превосходная утка, — сказала я, — даже трудно было себе представить.
— О боже, — пожаловалась К. М.Д., — эта твоя вонючка жутко пахнет. Как ты можешь держать в ней вещи? Твоя мать никогда не моется?
— Угу, не моется.
— Вот видишь? Сразу чувствуется.
— Да?
— Что да?
— Ничего, — сказала я. — Ты права.
Она склонила голову и уставилась на меня. Она перестала тормошиться и смотрела не отрываясь.
— Что ты все там говоришь?
— Я?
— Да, что ты все говоришь?
— Я не говорю, с чего ты взяла?
— Нет да, нет да, нет да, — закрякала она и вдруг закрыла глаза.
И задремала.
Я вышла на цыпочках и тихонько постучалась к Эржи.
— Эржи! — крикнула я. — Эржи, это я, открой. Она причесывалась. Распустила волосы и чесала их костяным гребешком, потом смазывала керосином, капала несколько капель на тряпку и проводила ею по прядям волос. Она была в исподнем — белая рубашка, обшитая по краям кружевами, короткая выше колен. Я прислонилась к двери и смотрела на нее.
— Причесывайся, причесывайся, — сказала я, — мне нравится на тебя смотреть.
Она подняла руки и быстро–быстро протерла корни волос. Над чулком открылась полоска белой кожи, выпуклая у резинок. Ноги стояли вместе, чуть скрещиваясь ниже колен в форме X. Сколько ей лет, определить было невозможно.
— Эржи, — сказала я, — я иду во двор, если меня позовут, крикни.
— Крикну, крикну, — сказала Эржи и перебросила все волосы на лицо.
Потом, чуть наклонясь вперед, стала натирать керосином затылок.
Во дворе было тенисто. И холодно. Каменные стены росли ввысь, небо поднималось голубым парашютом. Первая звезда вспыхивала всегда слишком поздно, когда кругом стояла уже ночь. Я смотрела вверх, каменное кольцо непомерно разрослось, я стояла в колодце, из которого свет вылетел, как воздушный шар.
— Эй! Э-эй!
К. М.Д. меня искала. Я не ответила, и она принялась плутать в темноте. Вначале кружила посреди двора, потом направилась вдоль каменной стены.
— Где ты?
— Где ты, черт возьми, — напомнила я ей. — Ты забыла главное.
— Ага, — сказала она, — вот ты где! — И она подошла ближе и уселась на камни, окружавшие грушевые деревья.
Уселась и вытянула свои короткие ноги — я могла бы дать ей взаймы еще на одну такую пару.
— Потрясающе! — сказала она. — Я жутко сижу. Тебе в зад камни не впиваются?
— Нет.
— И как ты это делаешь?
— Я ничего не делаю.
— Ты никогда ничего не делаешь.
— Конечно, что мне делать?
— Не понимаю, — сказала она.
— И не нужно. Что тебе понимать? Никакого нет смысла.
— Что?
— Ничего.
— Что–что? — И голова ее слегка склонилась к правому плечу.
— Поспи, — сказала я, — поспи немножко. Ты сказала достаточно слов.
— Не понимаю, — произнесла она и тут же задремала.
Она ровно дышала, полуоткрыв рот.
Я опустила голову на колени. Сразу чувствуется, что ты качаешься на качелях. От обжигающего ветра кожа резко пахнет, если опустишь голову на колени, снизу горячо, как будто заснула на солнце в горах и загорелась сухая трава.
— Мы опять разговаривали, — объявила К. М.Д., она проснулась и искала, куда сесть.
Она суетилась около меня.
— Да?
— Да. Он свистел у меня под окном.
— А я где была?
— Не знаю, это неважно. Он свистел мне.
— Ах так, — извинилась я. — Прости меня, я и не знала. Прости, пожалуйста.
— Не перебивай, — сказала она. — Что ты думаешь?
— О чем?
— Ну, как о чем? Об этом деле.
— Думаю, что это хорошее дело, — сказала я. — Но не уверена. Не могу поклясться.
— Так ведь он меня любит.
— Ну, тогда…
— Он посылает мне цветы и все такое… Сегодня мы целый час проговорили через окно.
— Целый час?
— Да.
— Потрясающе.
— Он сказал, что любит меня.
— Что?
— Что любит меня.
— Не может быть, — удивилась я. — Это просто неслыханно. Прямо так и сказал?
— Ага! — произнесла она и вдруг запела, по временам причмокивая губами, и стала толстенькими руками что–то выделывать перед носом.
— Я бы сказала сейчас, что ты факир, да? — предположила я, но она продолжала мурлыкать очень уверенно и очень протяжно. «Первый подснежник, первая любо–о–овь, первое свидание, первый поцелуй!»
— И когда он возьмет тебя? — спросила я.
— То есть как? — удивилась она.
— Когда он возьмет тебя в жены, ведь это конечная цель, да?
— А-а, — протянула она, — ну, ясно, возьмет, он мне уже сказал.
— Сказал? — удивилась я.
— Да, сказал: «Ты будешь моею навек».
— С ума сойти! И что ты ему ответила?
— Послушайте, надо ведь кончить школу и завоевать себе положение. Что вы можете мне предложить, давайте посмотрим.
— Ах, так, — поняла я, — тетя Алис тоже была у окна.
— Какая тетя Алис? Ты что, с ума сошла? Что ей там делать?
— Так ведь про это «положение» она с утра до вечера твердит.
— Бред какой–то, ну и что ж, что твердит? Какое это имеет значение?
— Так ведь ты говоришь, что сказала это?
— Что сказала?
— У окна, про положение, и что может предложить?
— Не понимаю, — произнесла К. М. Д.
Я хотела посмотреть, что она еще придумает, а потому вывела ее из тупика.
— А он что ответил? — поинтересовалась я.
— Он? — спросила она. — Он, конечно, ответил: «Я буду ждать тебя до конца жизни».
— Ей–богу? Знаешь, это неслыханно. Прямо так и сказал?
— Да, и что он меня хочет.
— То есть как? — удивилась я. — То есть как хочет?
— Ну, вот так, как я говорила.
— Как? Пожалуйста, скажи мне, — попросила я, — что это такое значит.
— Что, что, — проворчала она, — очень просто, не притворяйся дурой, все это знают.
— Даю тебе честное слово — я понятия не имею. Прошу тебя, скажи, прошу тебя.
Она приблизила ко мне голову, и, думаю, от натуги у нее сморщился нос. Я была много выше, пришлось съежиться, пригнуться книзу, чтобы она могла достать ртом до моего уха.
— Шухер, — выпалила я, — у тебя нос как сосулька. Что с тобой?
— Слушай внимательно, — произнесла она и зашептала что–то быстро–быстро и засмеялась с какой–то поразительной жадностью.
— Перестань лезть мне в душу, — сказала я, — я ничего не понимаю. Почему ты обязательно должна говорить мне на ухо? Ты вслух, тебя никто не видит, ведь темно.
— Я уже сказала.
— Что сказала? Я ничего не поняла.
— Я уже сказала. Вот это что. Ты ни с кем до сих пор не целовалась?
— Какое это имеет значение, может — да, а может — нет. А ты целовалась?
— Я? Ого! — заявила она.
— С Якобом — Эниусом-Диоклецианом?
— Тебя не касается, с кем, но целовалась.
— Я не знала, что у тебя есть и другие.
— Весь век с одним не живут, — заявила она.
— Почему это не живут? Я думаю, прекрасно живут.
— Нет, не живут. Радуйся жизни, пока еще можно. Вот в чем дело.
— А–а–а, — удивилась я, — подумай, а мне и невдомек. А кто же другие?
— Есть там разные типы, — произнесла она, — ты их не знаешь.
— Жаль. Очень бы хотелось хоть раз увидеть тебя с кем–нибудь из них. Я никому не скажу, честное слово. Жутко хочется увидеть тебя с каким–нибудь типом. О чем вы с ним говорите?
— А разве обязательно говорить? Целуешься все время и держишь его за руку.
— И как это? Приятно? — спросила я.
— Хм, не очень. Только вначале, а потом начинаешь скучать, потому я их и меняю.
— А они как? Они тебя не меняют?
— То есть как?
— В городе ведь есть и другие девочки.
— Может быть, — сказала она, — может быть. — И снисходительно улыбнулась.
— Во всяком случае, спасибо тебе, — сказала я. — Это была очень интересная беседа. Было бы обидно просто так уезжать. Ты потрясающа, честное слово. Передай от меня привет всем своим типам.
— Бред какой–то, — сказала она, — откуда они знают, кто ты?
— Им и не обязательно знать. Ты просто передай привет, вообще.
— Зачем? Какая мне от этого радость?
— Но и печали никакой. Или есть какая–нибудь?
— Какая?
— Тебе не будет никакой печали, если ты передашь им привет.
— Да зачем, ты их что, знаешь?
