«Следуя эротическим фантазиям романа Арцыбашева «Санин», объект принял участие в пьяной оргии, после окунулся в восточную философию, отдался в руки так называемой ясновидящей мадам Аспазии дель Бальзо, которая посредством оккультизма выяснила, что в прошлой жизни мадам Икс была служанкой Марии Магдалины, а потом шила корсажи для Жанны д’Арк».
— Все просто! Мадам Икс — моя мать, — улыбнулась Сашенька Сагану. Тот отметил, что губы у арестованной постоянно полуоткрыты. Он продолжил:
— «Во время спиритического сеанса мадам Аспазия представила баронессу Цейтлину Юлию Цезарю, который заявил, что не позволит ее дочери Сашеньке высмеивать их телепатические сеансы».
— Ротмистр, это лишь ваши фантазии, — сухо заметила Сашенька.
— В сумасшедшем доме, таком как Петроград, и выдумывать ничего не нужно. Вы довольно часто фигурируете в этих отчетах, мадемуазель, — или мне следует называть вас «товарищ Цейтлина»? Вот опять: «Баронесса Цейтлина продолжала изыскивать всевозможные способы занять себя. Наши осведомители выяснили, что мадам дель Бальзо — урожденная Берилл Крамп, незаконнорожденная дочь Файнеаса О’Хары Крампа, владельца похоронного бюро из Балтимора, чье настоящее местопребывание неизвестно. Будучи ученицей известного французского врача месье Филиппа, а позже тибетского целителя доктора Бадмаева, в настоящий момент баронесса Цейтлина является последовательницей простолюдина, так называемого Старца, которого она попросила изгнать из ее дочери Сашеньки злого духа, поскольку, по словам баронессы, дочь ее презирает и затуманивает ее ауру».
— Своим допросом вы меня позабавили, — серьезно произнесла Сашенька. — Не думайте, что я попалась на вашу удочку.
Саган швырнул папку на стол, откинулся на стуле и поднял вверх руки.
— Что вы, что вы! Я ни на секунду не преуменьшаю ваших заслуг. Я восхищен вашей статьей в подпольной газете «Рабочий путь». — Он вытащил помятую газетенку с эмблемой в виде красной звезды. — А заголовок: «Диалектический материализм, империалистическая война и предательство меньшевиками пролетарского авангарда».
— Я никогда подобного не писала, — запротестовала она. Ну да, ну да. Но статья очень основательная, и, как сообщил мне один из наших агентов в Цюрихе, на вашего Ленина она произвела впечатление. Не могу себе представить другой воспитанницы Смольного, которая могла бы это написать, цитируя Плеханова, Энгельса, Бебеля, Джека Лондона и Ленина — и это лишь первая страница. Я не хотел показаться высокомерным.
— Я же сказала, что ничего не писала.
— Статью подписал «товарищ Песец». Наши шпики доложили мне, что вы всегда носите мех песца, — вероятно, подарок вашего безотказного папочки?
— Легкомысленный псевдоним для революционера. Но не мой.
— Бросьте, Сашенька, если позволите так вас называть. Ни один мужчина не выбрал бы такой псевдоним: есть товарищ Каменев, товарищ Сталин — обоих я лично отправил в Сибирь. Товарищ Молотов. Вам известны их настоящие фамилии?
— Нет, я…
— Нашему спецотделу все известно о вашей партии. Там повсюду наши информаторы. Но вернемся к «товарищу Песцу». Не многим женщинам в партии подойдет данная кличка. Могла бы Александре Коллонтай, но мы знаем ее революционное прозвище. В любом случае, она сейчас в ссылке, а вы здесь. Кстати, вы читали ее «Любовь рабочих пчел»?
— Конечно, читала, — ответила Сашенька, сидя с прямой спиной. — Все читали!
— Но думается мне, вся эта свободная любовь больше в стиле вашей матушки?
— Чем занята моя мать — это ее дело. Что касается моей личной жизни, у меня ее попросту нет. Мне она и не нужна. Она вызывает у меня отвращение.
И опять пронзительный взгляд серых глаз. В нем не было ничего ханжеского или наивного (особенно принимая во внимание, что перед тобой сидит драгоценная дочурка богатенького банкира). Саган был озадачен ее игрой, он не знал, как себя вести: отпустить и продолжать обрабатывать? Она может оказаться приманкой, на которую клюнет большая рыба.
— Вам известно, что оба ваших родителя и дядя Гидеон, — все пытались вас вытащить отсюда?
— Мама? Удивительно, что она вообще озаботилась…
— Вахмистр Иванов! Где у нас последние донесения из дома Распутина? — В кабинет, громко топая, с папкой в руках вошел Иванов. Саган быстро перелистал испещренные чернилами страницы. — А, вот! Докладывает агент Петровский: «Черный — прозвище Распутина, если не догадались, — имел беседу с Ариадной Цейтлиной, еврейкой, женой капиталиста, и заверил ее, что им есть что обсудить.
Но после приватной беседы с Черным, касавшейся вопросов греха и несдержанного поведения мадам Лупкиной, Цейтлина в компании графини-американки Лорис в 3.30 покинула апартаменты Черного и поехала на Мариинскую площадь, в «Асторию», на ландо Цейтлиных. Обе выглядели захмелевшими.
Они посетили ночной клуб «Аквариум», потом апартаменты ротмистра Двинского, карточного шулера и спекулянта, где… заказали шампанского… так-так… уехали в 5.30. На Цейтлиной были порванные чулки, а одежда помята. Шофер доставил ее в резиденцию Цейтлиных на Большой Морской, а потом отвез американку в квартиру супруга на Миллионной…»
— Но… она обо мне не сказала ни слова. Саган покачал головой.
— Зато ее американская подруга была более разговорчивой. Вашему отцу повезло больше. Однако, — он поднял палец, заметив на ее лице ожидание, — вы останетесь здесь. Поймите, я вам делаю одолжение. Если бы я вас выпустил, это подорвало бы к вам доверие среди ваших друзей-революционеров.
— Не говорите ерунды.
— Если я выпущу вас прямо сейчас, они решат, что вы стали агентом охранки, и придется им исключить вас из своих рядов. Не думаю, что к вам проявят снисхождение из-за возраста. Их этим не проймешь. Или они могут прийти к выводу, что ваши родители побежали к Распутину или Андроникову и выкупили вас. Они подумают — и будут совершенно правы, по-моему, — что вы просто избалованная авантюристка. Поэтому я окажу вам услугу, если сошлю на пять лет в Сибирь.
Он увидел, как румянец залил ее шею, как вспыхнули щеки, запылали виски. Он с удовольствием отметил, что Сашенька испугалась.
— Это была бы для меня высокая честь. «Режь меня, жги меня: я тверда; не боюсь ни ножа, ни огня», — процитировала она слова Земфиры из «Цыган» Пушкина. — Кроме того, я убегу. Все бегут.
— Оттуда не сбежишь… Земфира. Вы, скорее, там умрете. И вас похоронят чужие люди в безымянной могиле в тайге. Вы никогда не совершите никаких переворотов, никогда не выйдете замуж, у вас никогда не будет детей. Само ваше пребывание на этой земле — пустая трата времени, денег и нервов ваших родных.
Он увидел, как дрожь прошла по всему ее телу, и решил затянуть паузу.
— Чего вы от меня хотите? — спросила она дрожащим от волнения голосом.
— Поговорить. Просто поговорить, — ответил Саган.
— Меня интересуют ваши взгляды, товарищ Песец. Что такая барышня, как вы, думает об этой власти? Что читает? Каким видит будущее? Мир меняется, за вами и мною — каковы бы ни были наши убеждения — будущее.
— Трудно найти более непохожих людей, чем мы с вами, — воскликнула Сашенька. — Ваша вера — царь, помещики и эксплуататоры. Вы — тайная рука самодержавия, этого отвратительного строя, который, я верю, скоро рухнет. Власть будет принадлежать народу!
— По правде сказать, Сашенька, у нас схожие взгляды на многие вещи. Я тоже понимаю, что многое надо менять.
— История изменит мир, это ясно как день, — заверила Сашенька. — Исчезнут классовые различия. Будет править справедливость. Цари, князья, мои родители и их загнивающий мирок, дворяне, такие, как вы…
Она прикусила язык — слишком разоткровенничалась.
— Правда, жизнь странная штука? Я бы так не говорил, если бы мы с вами не стремились к одному и тому же, Сашенька. Мы, вероятно, читаем одни и те же книги. Я обожаю Горького и Андреева. Маяковского.
— Я тоже обожаю Маяковского!
— Я был в «Бродячей собаке», когда он читал свои стихи, и знаете, я плакал. Разумеется, я был в штатском! Да, я расплакался от смелости и красоты его стихов. Вы, конечно же, бывали там, в «Бродячей собаке»?
— Нет, не была.
— Жаль! — Саган сделал вид, что удивлен и расстроен. — Кажется, Мендель не любит поэзию.
— У меня просто нет времени посещать прокуренные кафе, — угрюмо ответила она.
— Жаль, что я не могу взять вас с собой, — признался он. — Вы сказали, что любите Маяковского? Мое любимое:
Где пели птицы — тарелок лязги.
Где бор был — площадь
стодомным содомом.
Шестиэтажными фавнами ринулись в пляски Публичный дом за публичным домом. И она с энтузиазмом подхватила:
Бутафор! Катафалк готовь!
Вдов в толпу!
Мало еще вдов в ней
И вновь Саган:
