— Когда мы вернемся в город, ты поведешь агитацию среди рабочих, научишь их тому, что знаешь сама. Потом вступишь в партию.
— Меня примут не потому, что я ваша племянница?
— Родство меня мало волнует, — ответил Мендель.
— Что оно в сравнении с историей?
— А как же мама и папа?
— А при чем здесь они? Твой отец — сверх эксплуататор и пиявка на теле рабочего класса, а твоя мать — да-да, моя родная сестра — представительница вырождающейся буржуазии. Они стоят на пути исторического процесса. Семья в нашем деле неуместна. Пойми это, и навсегда станешь свободной.
Он вручил ей брошюру с тем же названием, что и первая книга, которую он дал ей несколько недель назад: «Что делать? Насущные вопросы нашей партии» В. И. Ленина.
— Прочти это. Ты поймешь: быть большевиком — значит быть рыцарем тайного воинствующего ордена, рыцарем священного Грааля.
И неудивительно, что спустя месяцы она стала строгим и беспощадным рыцарем в тайном авангарде Ленина.
По возращении в город Сашенька стала выступать перед рабочими. Она встречалась с простыми тружениками, пролетариями огромных военных заводов, с мужчинами и женщинами, даже с детьми — им всем было присуще такое спокойное достоинство, какого она раньше никогда и ни у кого не замечала.
Они пахали как рабы на опасных производствах, жили в душных, загаженных общих спальнях, спали на голых матрасах, без доступа света и воздуха — как крысы в подземельном аду. И она встречалась с рабочими оружейных заводов, где изготавливали ружья и гаубицы, на которых разбогател ее отец. Днем она трудилась с самыми преданными и верными членами партии, рисковавшими своей жизнью ради революции.
Тайный мир собраний, кодов, конспирации и товарищей захватил ее — а как же иначе? Творилась история!
Когда ей следовало быть на уроках танцев или же наносить визит графине Лорис, чтобы поиграть со своей подружкой Фанни, она вместо этого работала курьером Менделя: поначалу передавала брошюры и детали печатных станков, потом «яблоки» — гранаты, «лапшу» — пулеметные ленты, «бульдоги» — пистолеты. Пока Фанни Лорис и остальные гимназистки мечтали о письмах на надушенной бумаге от гвардейских поручиков и корнетов, Сашенькиными «любовными письмами» были шифровки от «товарища Горна» (одна из партийных кличек Менделя), а танцами — поездки на трамваях или отцовских санях, когда она прятала под юбками или меховой полостью секретную ношу.
— Ты идеальный курьер, — признался Мендель. — Кому придет в голову обыскивать благородную девицу из Смольного в песцовой шубе, разъезжающую в санях с баронским гербом?
— Сашенька! — Лала тихонько трясла ее за плечо. — Пора обедать. Потом можешь спать хоть целый день. Тебя все ждут за столом.
Пока Лала вытирала ей спину, Сашенька размышляла о допросе Сагана, о словах Наташи, жены Менделя, о своих собственных планах. Она ощутила себя сильнее и старше, чем была еще вчера.
16
Не прошло и пяти минут, как Сашенька появилась в дверях гостиной.
— Входи, — пригласил отец, который грелся, сидя спиной к камину, и курил сигарету. Над ним висело полотно одного из мастеров старой школы — «Основание Рима» — в огромной золоченой раме.
Сбоку от него сидели краснолицые господа в сюртуках.
К ее удивлению, в комнате собралось много людей.
По русскому обычаю дворянин всегда держал двери своего дома открытыми, а Цейтлину нравилось изображать из себя русского дворянина. Но Сашенька ожидала, что хотя бы сегодня ее родители не станут строить из себя аристократов. Когда она оглядела комнату, то чуть не расплакалась, — вспомнила то время, когда была еще маленькой девочкой, а ее родители давали обед в честь военного министра, великого князя и разных вельмож. В тот вечер ей так необходимо было родительское внимание, но когда она спустилась к отцу в кабинет, то услышала: «Я же просил не беспокоить, уведите, пожалуйста, ребенка», а ее мать в расшитом бисером бархатном платье с орнаментом из золотых листьев рассаживала гостей: «Быстро! Уведите ее наверх!» Когда она ушла, Сашенька тайком схватила хрустальный бокал с вином, а когда услышала, какая поднялась суета из-за приезда кузена государя, на третьем этаже разбила его о перила и наблюдала за тем, как он разлетелся на кусочки внизу на плитах. В пылу последовавшего скандала мать отвесила ей оплеуху, хотя отец и запретил ее наказывать; и в очередной раз только в объятиях Лалы Сашенька нашла утешение.
Войдя в комнату, Сашенька заметила вездесущую Мисси Лорис (в парчовом платье цвета слоновой кости, отороченном собольим мехом), которая беседовала со своим мужем, глупым, но добрым графом Лорисом. Гидеон подставил свой бокал, чтобы ему еще плеснули коньяку, и обратился к адвокату Флеку, чей огромный живот упирался прямо в круглый стол.
Был тут и английский банкир — приятель давно покинувшего страну брата Ариадны и Менделя, Артура.
Кроме того, присутствовали два депутата Государственной Думы, несколько закадычных друзей барона по покеру, генерал в аксельбантах и с эполетами, французский полковник, заводчик Путилов, один из крупнейших фабрикантов оружия. Этому последнему Сашенька улыбнулась с особым удовольствием, поскольку не один час провела, науськивая его рабочих уничтожить этот завод-кровопийцу.
— Бокал шампанского, Сашенька? — предложил отец.
— Лимонный ликер, — ответила она. Леонид принес ликер.
— Что на обед? — спросила она у лакея.
— Любимые блюда барона, мадемуазель Сашенька: сухарики «мелба», паштет, блины с икрой, пожарские котлеты в сметане, английский пудинг и клюквенный кисель. Все как обычно.
«Нет, все изменилось, — подумала Сашенька. — Неужели никто не видит?»
— Сначала прошу на пару слов в мой кабинет, — сказал отец. «Я так устала, — подумала Сашенька, — а придется болтать ни о чем с этими болванами».
Цейтлины направились в кабинет.
Сашенька вспомнила: когда мамы не было дома, отец позволял ей лежать свернувшись калачиком в уютном местечке под столом. Ей нравилось быть рядом с отцом.
— А мне можно послушать? — спросил Гидеон, усаживаясь с бокалом в руках на диван и откидываясь на подушки. Сашенька обрадовалась его приходу: он поможет нейтрализовать ее мать, которая сидела как раз напротив, в отцовском кресле.
— Леонид, закрой дверь. Спасибо, — поблагодарил Цейтлин, усаживаясь в кресло-качалку. — Сядь.
Сашенька послушно села напротив матери.
— Мы очень рады, что ты снова дома, малышка, но ты нас здорово напугала. Вызволить тебя было делом не из легких. Скажи спасибо Флеку.
Сашенька заверила, что обязательно скажет.
— Ты сейчас могла бы уже быть на пути в Сибирь. Плохо то, что тебе нельзя будет вернуться в Смольный…
«Не беда, это институт для тупиц!» — подумала Сашенька.
— …но мы договорились с учителями. Что ж, ты уже показала нам свою независимость. Ты читаешь Маркса и Плеханова. И ты легко отделалась. Я когда-то тоже был молод…
— Неужели? — ядовито заметила Ариадна.
— Что-то не припомню, — поддакнул ей Гидеон.
— Что ж, может, вы и правы, но когда-то я ходил на собрания народников и социалистов в Одессе — точнее, один раз, когда был совсем юным. Но твое дело намного серьезнее, Сашенька. Необходимо прекратить общаться с этими опасными нигилистами.
— Отец подошел и поцеловал ее в макушку. — Я так рад, что ты дома!
— Я тоже рада, папенька.
Она протянула руку, он пожал ее, но Сашенька была уверена, что ее матушка не сможет промолчать при виде этой сентиментальной сцены. Конечно же, Ариадна откашлялась и сказала:
— Ну-ну, ты выглядишь совершенно целой и невредимой. Ты долго надоедала нам своими взглядами на «рабочих» и «эксплуататоров», а сейчас заставила нас сильно поволноваться. Мне даже пришлось рассказать о тебе Старцу Григорию.
В душе у Сашеньки кипело негодование, хотелось закричать, что ей стыдно, что такой человек, как Распутин, правит Россией, стыдно за собственную мать, которая раньше заводила интрижки с карточными шулерами и шарлатанами, а теперь ублажает полоумного монаха. Но вместо этого за нее ответила девочка-школьница, которой, по сути, Сашенька все еще оставалась. Она коснулась платья.
— Мама, я ненавижу матросский костюм. Я надела его в последний раз.
— Браво! — воскликнул Гидеон. — С твоей фигурой ты просто напрасно…
— Довольно, Гидеон. Оставь нас, — попросила Ариадна. Гидеон встал, чтобы уйти. Подмигнул Сашеньке.
— Ты будешь носить то, что я тебе велю, — отрезала мать, наряженная в ниспадающее платье из крепдешина, расшитое кружевами. — Ты будешь ходить в матроске до тех пор, пока ведешь себя как глупое дитя.
— Замолчите обе, — спокойно оборвал Цейтлин. — Что тебе носить, будет решать твоя мать.
