Именно это, написанное черным по белому, и придется читать доктору Гетенберг. Именно это перекрывает все остальное.
Раздается звонок мобильного, и сейчас, увидев его номер, я смеюсь. Мой муж искренне полагает, что если звонить не переставая, в один прекрасный день я превращусь в прежнюю милую бесконфликтную женушку.
В какой-то мере и я надеюсь, что он прав, поскольку теперешняя злость сжирает меня изнутри, жадно чавкая.
Словно подтверждая это, громко урчит желудок.
Я спускаюсь по лестнице, мимо фотографий на стенах.
Целый фотоархив… Пальцы задерживаются над снимками. Вот маленькая Мег — как ее хочется потрогать!
— а вот мы с Адамом, молодые, смеющиеся. Старое свадебное фото, полное любви и надежды. А вот его щелкнули на барбекю у соседей: Адам позирует, словно модель для журнала, смотрит прямо в объектив, подбородок вздернут. Загорелые длинные ноги в шортах, русые, коротко остриженные волосы, блестящие в ярких лучах летнего солнца.
Еще шаг вниз по лестнице — и я понимаю: спроси меня кто-нибудь еще несколько недель назад, счастливы ли мы, и я уверенно ответила бы: «Да, конечно».
Вот какой превосходный лгун мой муж.
В кухне я достаю бокал и наполняю до края холодным совиньоном. Копаюсь в одном из принесенных пакетов, достаю печеный конвертик с куриной начинкой и медленно жую, смиренно слушая звучащий в голове голос. Он твердит мне, что надо есть. Я не хочу. А вот выпить — это дело. Алкоголь идет по пищеводу вниз, и мне становится хорошо.
Послеполуденное сентябрьское солнце скользит сквозь двойные двери, ведущие в садик за домом.
Я расхаживаю по кухне — конвертик в одной руке, бокал в другой — и попадаю в мелькание света и тени.
Откусить, запить вином… В промежутке я мычу слова песни, которую написала вчера. На лице возникает слабое подобие улыбки. Словарь пополнился рифмой для слова «ублюдок». «Нелюдок» — подлый гнусный трус. Адам-нелюдок. Улыбка на моем лице становится шире и мешает жевать.
Мне надо работать, и я начинаю подъем по лестнице.
Уже на четвертой ступеньке сажусь и замираю без движения. Взгляд — в одной точке, мышцы не хотят сокращаться. Отвечающая за познание часть мозга вне игры. Ноги объявили забастовку, руки словно приклеены к коленям. Меня вновь одолевают вспышки воспоминаний: места, где мы были, песни, которые мы пели, общие радости… Цепенею от страха, что все пойдет по кругу.
Как с этим бороться? Отпустит, если глубоко размеренно дышать? Киваю сама себе. Да, надо просто переждать. Вот наступит следующий месяц, а с ним и придет начало новой жизни. Само собой.
Я сдвигаюсь с места, только когда меня окружает темнота. Иду вниз, включаю свет, достаю из холодильника бутылку вина, несу в гостиную. Городской телефон звонит через тридцать минут, когда я пялюсь в плазменный экран огромного телевизора Адама.
— Подите вон! — Сэр Алан, воротила бизнеса, во весь экран наставляет указующий перст на провинившуюся сотрудницу.
— Да, подруга, понимаю тебя, — сочувствую я. — Бет, подите вон!
Я протягиваю бокал с вином в сторону жертвы лорда и поднимаю трубку, уверенная, что в такой час звонить может только Мег.
— Мег?
— Бет, это я…
Это вовсе не Мег, моя замечательная девочка. Это ублюдок, от которого ей досталась половина ДНК, гнусный подлый трус. Как только я слышу его голос, каждая моя клеточка начинает по нему тосковать.
Сердце выпрыгивает из груди.
— Как ты? — спрашивает он. — Бет, не бросай трубку. Пожалуйста, давай поговорим.
— Я не хочу с тобой говорить.
Он молчит.
— Ты с ней?
Молчание явно становится виноватым.
— Ты знаешь, что ты нелюдок? — спрашивает выпитое мной вино.
Он вздыхает:
— Да, ты это много раз мне говорила.
— Нет, я много раз говорила тебе, что ты ублюдок, а сейчас говорю, что ты к тому же нелюдок.
Молчание.
Он, вероятно, звонит из кухни: где-то рядом шумит посудомоечная машина. Домашняя идиллия, покой и уют. Как в кино. А он говорит приглушенным голосом, словно не желая, чтобы его услышали.
— Отвали, Адам.
Я швыряю трубку. Смотрю на бутылку. Похоже, во мне просыпаются отцовские гены.
Разрыв соединения. Она повесила трубку. Снова…
И она опять меня обругала. Бет знает, до какой степени я ненавижу ее сквернословие. Прошло уже две недели, как мы расстались, а она не может обойтись без ругани.
Через распахнутую дверь кухни я вижу, как Эмма, наклонившись, тянется к нижней полке посудомоечной машины. Обтянутая черным облегающим платьем фигура… У меня начинает кружиться голова: обнаженная Эмма, обнаженная Бет… все смешивается.
Я глубоко втягиваю воздух, стараясь дышать размереннее.
— Твой взгляд во мне дырку прожжет. — Эмма оборачивается, смотрит на меня. Задирает подол и стягивает платье через голову. Теперь на ней только чулки. Трусиков нет, одни подвязки и крошечный лифчик. Она делает всего шаг, и меня пронизывает волна возбуждения. Рассудок велит: спасайся, прочь отсюда! Увы, слишком поздно. Будь я честнее, сделал бы это несколько месяцев назад. Поэтому сейчас я отпускаю на волю первобытные инстинкты, которые подсказывают мне взять ее прямо на стильном белом покрытии кухонного пола. Прежде чем я это осознаю, она уже опускается на колени и расстегивает застежку на брюках. Я зажмуриваюсь. Одной рукой опираюсь на дверной косяк, другой — придерживаю ее голову, мои пальцы впиваются в ее светлые длинные волосы.
В тот миг, когда я только увидел ее, вот тогда проблемы и возникли. Однажды вечером мы с сослуживцами пришли на поздний ужин в ресторан, где она работала.
Она начала со мной заигрывать. Подмигивания, улыбочки. Сначала я подумал, мне все мерещится, но Мэтт, мой бизнес-партнер, зажал меня у туалета.
— Не надо, приятель, — сказал он.
— Что не надо?
— Не ведись. Тебе так польстило, что перед тобой крутит задницей эта белобрысая телка, что ты весь вечер прячешь под столом обручальное кольцо.
— Вовсе нет.
— Не будь козлом, Адам. Подумай о Бет.
К тому времени, когда такси везло нас с Эммой к ней домой, мое обручальное кольцо перекочевало в карман. Выбор был сделан. Я думал о Бет — о моей великолепной, верной, талантливой жене, о женщине, которая ежедневно восхищала и радовала меня; о женщине, которую я любил. Даже сейчас. Я действительно думал о ней — но как-то урывками.
Из всех женщин на моей памяти Эмма была самой отвязной. На заднем сиденье такси она уселась ко мне на колени и наманикюренными пальчиками уцепила яйца. В ее руках я ощутил себя слабым, беспомощным.
И сейчас, по прошествии нескольких месяцев, я по-прежнему оставался слабым сорокатрехлетним мужчиной, который причинил жене такую боль, что не представляет, как это можно исправить. И поэтому решил просто забить на все и позволить себе радость фантастического, невероятного секса с новой, более молодой любовницей.
Прекрасный сентябрьский вечер. Еще рано, а я уже свободен. Вывожу машину с подземной парковки.
Справа, за рекой, колесо обозрения, кабинки с беззаботными туристами. Прежде по пятницам я пересекал реку и ехал домой — после проведенной в городе недели. Восемь месяцев назад мы с Бет решили снять квартиру моего брата Бена на тот год, который он решил провести за границей. Обе стороны остались довольны сделкой. Мы платим за квартиру куда меньше, чем стоит аренда, просто покрываем коммунальные расходы, а Бен спокоен за свое жилье. Мы планировали, что в рабочие дни будем ночевать здесь. Мне не потребуется тратить время на дорогу от дома до работы, а Бет сможет наслаждаться красотами Лондона и писать свои песни. Новая обстановка, новые впечатления — вот что мы планировали.
Сейчас я сворачиваю на восток, направляясь в район доков, к маленькой квартирке на берегу, намереваясь заночевать именно здесь. Я планировал провести ночь без Эммы, дать себе остыть, заказать еду с доставкой, включить спортивный канал и уставиться в телевизор.
Почему же я выезжаю на шоссе и направляю автомобиль в сторону того здания, которое привык называть домом?
Набираю номер. Бет просто убьет меня, если я заявлюсь без звонка. Представляю, как корчусь под лучом ее пронизывающего взгляда. Однако мне нужна эта встреча — чтобы постараться все объяснить. Еще не знаю, что скажу, но мне больше не по силам выносить ее ненависть.
Телефон щелкает, и я слышу голос: «Вы звоните в дом Адама и Бетти Холл. Извините, мы не можем подойти к телефону. Пожалуйста, оставьте сообщение, мы вам перезвоним».
Я набираю другой номер, надеясь, что со мной захочет поговорить еще один человек, которому я причинил боль.
Она снимает трубку на третьем звонке.
— Да, папа.
— Привет, Мег. — Я не рискую назвать ее прозвищем.
«Тыковка». — Как дела?