У противоположной стены — отделение для «ухода за автомобилем». Там замша, баллончики с автогрунтовкой, средства для мытья, мини-пылесос, воск, мягкая протирочная ткань.
Сдвигаю барахло в сторону. Швыряю несколько банок с краской, скидываю на пол замшу и скачу на ней, словно безумный дервиш. Вытаскиваю из пылесоса мусорный мешок и вытряхиваю из него все на эту кучу, затем рву мешок и запихиваю обратно.
Путаю большие и маленькие жестянки. Превращаю аккуратное, любовно прибранное убежище Адама в бардак. И обнаруживаю банку краски, которую в прошлом году купила для прихожей.
Адам уперся. Не соглашался ни в какую.
— Ни за что, — говорил он. — Кошмарный цвет.
Тогда я даже спорить не стала.
Возвращаюсь в гараж гораздо позже, уже пообедав сандвичем с тунцом. Вытаскиваю банку краски, прекрасного синего цвета любимого оттенка Тиффани, несколько кистей, валик и принимаюсь за холл. Мне никогда не нравился холодный серый тон, который выбрал Адам. Подготовка — снять все картины, вымыть стены — занимает уйму времени, и я уже почти готова сдаться, но все-таки достаю самую тоненькую кисточку и макаю ее в краску. Кажется, она живет собственной жизнью, выводя на холодном камне цианово-голубые строки:
Я Бет. Я сильная. Я среднего возраста. Я люблю шампанское, шоколад, океан, кружевные чулки, фрикадельки из «ИКЕА», шлепанцы, тональные средства «Touche Éclat», музыку и стихи. Я не люблю политиков, колл-центры, плоских женщин, снобов, панк-рок, хрен, мерзавцев и женщин, которые спят с мерзавцами.
Любуюсь тем, что получилось. Похоже, я создала на стене своего рода текстовое окно. Обвожу текст рамочкой, подчеркиваю «мерзавцев и женщин, которые спят с мерзавцами». Я не вполне уверена, что, когда Каролина велела мне написать о себе, она имела в виду именно это. Но ведь помогает! Прежде чем отправляться в постель, я еще раз тайком любуюсь написанным.
Прекрасно.
Впрочем, со сном возникает проблема. Через час я все еще бодрствую в компании телевизора с отключенным звуком и ноутбука. Ноутбук бодро гудит, его бессонница не мучает. Везучий. Я выбираюсь из кровати: здесь в голову поневоле приходят мысли о сексе.
Дверь в нашу общую ванную комнату ведет прямо из спальни. Иду туда. Смотрюсь в зеркало. Кошмар.
Овальное зеркало в изящной оправе над мойкой из орехового дерева подтверждает, что хотя зеленые глаза — по-прежнему мое главное украшение, они плохо переносят уход Адама. Даже мой сказочный тональный крем «Touche Eclat» уже почти не справляется с темными кругами, горькими следами распавшегося брака.
Еще одно зеркало, справа от ванны, тоже не радует.
Ноги коротковаты для туловища. Складка кожи над резинкой трусов напоминает о моем материнстве — словно это нуждается в напоминании. Волосы, в молодости длинные, темно-коричневые и блестящие, сейчас — в сорок два — стали короткими, темно-коричневыми и матовыми, — спасибо «Л’Ореаль, ведь я этого достойна». Оглядываю все, что ниже талии. И прилепится муж к жене своей… Да… И без всяких «Свитков Мертвого моря» ясно, что Всемогущий — мужчина.
Еще раз прохожусь по лицу ватным диском и начинаю тихонько петь. Я пою «Тоскующую», последнюю мою песню, которую Джош ухитрился продать — и которая к настоящему моменту принесла мне немыслимую сумму в десять с половиной тысяч фунтов.
Зеркало не лжет — но кто эта отражающаяся в нем женщина и где я?
Иду вниз и вытягиваю из шкафа в прихожей пылесос.
Пылесос гудит, а я с наслаждением пою — у меня и голос громче, и тембр голоса приятнее.
Убираю гостиную, столовую, затем прихожую.
Поглядываю на свое «творческое послание» и улыбаюсь.
Убираю пылесос, достаю из шкафчика под раковиной чистящую пасту. Натягиваю желтые резиновые перчатки, драю туалеты, все еще распевая, с металлическим ершиком в одной руке и новой порцией вина в другой. Не сразу, но осознаю: со мной происходит то, что Адам считал синдромом навязчивых состояний, а мой психотерапевт назвал бы, вероятно, длиннющим латинским термином. Если бы кто-то увидел меня в этот момент, то решил бы, что я совсем свихнулась.
А если бы за мной явились инопланетяне, вместо меня похитили бы соседку Сильвию. На фиг им такая головная боль, как я?
Я сижу в офисе, локти опираются на потертую старинную столешницу, которую Бет притащила откуда-то из Бретани. Часы на запястье показывают пол-одиннадцатого, то есть я сижу так уже два часа. На стене напротив — два больших экрана системы Блумберга: графики финансовых потоков идут вниз, красные стрелки обвиняюще смотрят прямо на меня, — но все, что я сделал за утро, это переложил с места на место несколько документов. Если выглянуть из кабинета в приемную, то можно увидеть на стене огромную вывеску: «ХОЛЛ ЭНД ФРАИ». Это название в Сити хорошо известно. Оно говорит о том, что мы уважаемая процветающая фирма, надежный бизнес.
Если ваша семья располагает средствами, добро пожаловать к нам: мы сохраним их и приумножим. Желаете приобрести произведение искусства? Вложиться в недвижимость? Сыграть на акциях? Мы проконсультируем вас, дадим взвешенный совет. Дьявол, кто бы мне-то посоветовал!
Как специально, в этот момент без стука входит Мэтт — мой партнер по бизнесу вот уже почти двадцать лет.
— Хреново выглядишь, — говорит он вместо приветствия.
Я потираю двухдневную щетину и оправдываюсь:
— У нас сегодня нет встреч с клиентами.
— А я не человек? Любоваться тут на тебя… — Он кидает на мой стол пару файлов. — Это надо сделать до четырех. И у нас сегодня есть клиенты, братья Гренджер, ты забыл? Может, все-таки побреешься?
Я игнорирую напоминание о встрече, игнорирую то, как обеспокоенно Мэтт смотрит на экраны, откидываюсь на спинку стула и кладу ноги на стол.
— Чего ты злишься?
— Действительно. — Мэтт поворачивается, смотрит сквозь стекла очков, потом снимает их совсем.
Наставляет на меня. — С чего вообще кому-либо злиться на такого замечательного Адама Холла?
Я снимаю ноги со столешницы.
— Хочешь обложить меня, займи очередь.
Мэтт садится напротив, запускает пальцы в лысеющую шевелюру.
— Что ты творишь, Адам? Сам-то понимаешь?
Так влюбился, что ли?
Встаю, выглядываю из окна, пытаясь переключиться на звуки шумного города под нами. Визг покрышек, сирены, гудки речных буксиров… Мой кабинет выходит на Тауэрский мост; я каждый день любуюсь панорамой с высоты шестого этажа. Я везунчик.
По крайней мере, был везунчиком. Сейчас я просто везучий ублюдок. Везучий мерзавец. Везучий ублюдочный мерзавец.
Глаза Мэтта скоро просверлят в моей спине дырку.
— Адам?
— Уже три вопроса. С какого мне начать?
— С любого.
Я поворачиваюсь к нему лицом.
— Я не знаю, что творю. Не влюбился, но к этой женщине меня тянет.
Мэтт хмыкает.
— Это называется похоть, — сухо констатирует он.
Я отрицательно качаю головой. Мэтт не отступает:
— А если не похоть и не любовь, что еще? Адам, что у тебя общего с этой?..
— Эту зовут Эмма.
— Эмма так Эмма. — Мэтт пожимает плечами и тянется за другими очками. — Так что у тебя общего с этой… Эммой?
— Она… — Я слишком долго подбираю слова.
— Шикарная? — подсказывает он.
Она на десять лет моложе меня. Мы из разных социальных кругов и ведем разную жизнь. Она даже не слышала про группу «Иглз», а я не пропустил ни одного их концерта в Великобритании. Она не может подпевать вместе со мной Брюсу Спрингстину. Она живет в вылизанном, белом, стерильном доме, а мой дом — я имею в виду дом Бет — завален барахлом.
— Шикарная, — соглашаюсь я. — И, если откровенно, у нас совершенно сказочный секс.
Он выходит из кабинета, и я смотрю вслед его обтянутой пиджаком спине.
— Похоть. — Он оборачивается через плечо и ухмыляется.
— Если уж на то пошло… У тебя сегодня обед с предметом моих вожделений.
Я, прищурившись, смотрю на закрывающуюся дверь.
Черт побери. Карен. У меня назначена встреча с женщиной, на которую Мэтт западает уже многие годы. Карен, наш внештатный специалист по информационным технологиям и лучшая, закадычная подруга Бет.
По мере того как Карен приближается, к ней прилипают взгляды всех присутствующих мужчин. Она сногсшибательная: высокая, длинноногая, гибкая, стройная. Рыжеволосая. Прямые короткие, уложенные острыми прядками волосы, большие карие глаза под длинными ресницами; изящный носик и полные губы. Пиджак по фигуре и свободные брюки-клеш.
Карен игнорирует мой воздушный поцелуй и неохотно входит в забронированную кабинку. Я протягиваю ей конверт:
— Прости. Я мог просто перевести тебе на счет, но хотел извиниться лично. Так что вот.
Она кивает, не глядя на меня, и начинает выбираться из-за столика.
