Когда княжна вошла к государю, он сказал Саньке:
— Спать нынче не будем. Иди в сенцы к рындам, без моего зова не входи и ко мне никого не допускай.
И только туг Санька понял все. Он вышел в сенцы. До боли в сердце ему стало жаль царицу. Он понял, что над Соломонией начали сгущаться тучи черной измены и опасности.
Утром царь был хмур и сказал Саньке:
— Нехороший сон мы видели с тобой, Саня, минувшей ночью.
Санька сразу понял намек государя и ответил:
—Я уж и забыл его вовсе. Из головы вон.
— Легко сказать,— со вздохом произнес Василий.— Сон он, вроде бы и сон, а бороды-то всамделе нету.
— Бороды нет,— согласился постельничий.
— Что люди скажут, Саня?
— Воля государя от бога, и кому осуждать ее? Борода — грех невелик. Не было бы больше.
Государь испытующе поглядел на Саньку и ничего не сказал.
Завтракал государь в лесу на большой поляне, куда перенесли его шатер. После завтрака сразу началась охота. Окружив лес огромным кольцом, загонщики сутки сторожили зверя. Как только появился великий князь, они с улюлюканием стали сжимать круг, чтобы выгнать зверя прямо на охотников, которые шли поодаль. Первая попытка была неудачна. Зверю удалось проскользнуть меж загонщиков, и он ушел. По свежим следам началась погоня, а государь с ханом и князьями вернулись к шатру.
Рынды вынесли из шатра кресло, государь сел. Василий начал рассказывать, как римского посла чуть не до смерти перепугал заяц, другие прибавляли всякие подробности, и все раскатисто хохотали. Никто не заметил, как на край поляны выскочил огромный медведь. Он на мгновение остановился, но выбора не было, сзади шли загонщики, и зверь направился к шатрам. Первым медведя заметил стольник и крикнул:
— Глядите, зверь!
Все обернулись. Михайло Глинский выхватил саблю, бросился через поляну наперерез зверю. Оттого, что медведь неожиданно поднялся на задние лапы, князь растерялся и ударил плохо. Сабля чуть рассекла зверю лапу, и он, разъяренный, ухватил Глинского за плечи и голову, стал пригибать его к земле. Князь не мог пустить в ход оружие. Сопротивляясь могучей силе зверя, оперся на саблю, которая под нажимом медленно уходила в землю.
— Ну, что стоите?—крикнул государь.— Спасайте Глинского!
Хан Шигалей схватил пищаль, но Василий крикнул:
— Не смей стрелять! Ты князя убьешь!
И верно: теперь человек и зверь упали на землю и боролись, каждый миг изменяя положение.
— В ножи его!—крикнул Василий, но было уже поздно. До зверя не менее ста шагов, пока добегут...
И тут вперед выскочил Аказ. Он мгновенно выхватил лук, наложил стрелу, прицелился и спустил тетиву. Медведь взревел, обмяк и выпустил князя из своих объятий. Когда к месту схватки подбежал хан, стражники и Аказ, зверь был уже мертв. Стрела вошла под левую лопатку и остановилась в сердце зверя. Глинский, окровавленный, стоял на коленях и все никак не мог подняться.
— Ко мне в шатер его. Обмыть и перевязать,—приказал подошедший государь.
Он взглянул на медведя, потом вытащил стрелу.
— Подойди сюда, молодец,— сказал Василий Иванович Ака- зу.— Если бы не твоя стрела, князю бы несдобровать. Стрелок гораздый ты! Таких еще не видывал я,— разглядывая рану, восхищенно говорил князь.— Где так стрелять научился?
— Охотник я,— скромно ответил Аказ.
— За то, что спас князя Михайлу, жалую тебя сотником к хану Шигалею в полк. Ивашку Булаева сменим. Ему, старому, нора на покой.
— Спасибо, великий государь.— Аказ поклонился.—Про плохое, что говорил вчера, не думай. Криводушных у нас в роду еще не было.
— Ну вот и слава богу. Служи. Отныне Стрелком гораздым буду называть тебя.
Возвращались в Москву с песнями. Ловчие ехали впереди и невсело пели:
Одари нас щедро, царь.
Православный государь.
Не рублем-полтнною.
А полушкой-гривною.
Аказ и хан ехали рядом. Аказ сказал хану тихо:
— Государь племянницу Глинского любит.
— Твои уста говорят глупость. Государь женат,— и хан искоса поглядел на Аказа.
— Я не лгу. Ночью, к лошадям ходил и видел, как она прошла и башню государя и обратно не вернулась.
— У тебя зоркие глаза. Сердце медведя увидел—это хорошо. А племянницу князя ты не мог видеть. Ведь ночь была. Темно. Уразумел?
8!
Аказ, хитро улыбнувшись, кивнул головой...
(I Марш Акпарса
Спустя неделю великий князь нашел в крестовой палате бумажный свиток. Развернул, увидел две картинки. На одной намалеваны степные люди с бородами, на другой еретики с голыми скулами. Под картинками полууставом написано: «Вот правые одесную Христа стоят с бородами, а все басурманы и еретики обритые, словно коты али псы. Один козел и то сам себя лишил жизни, когда ему в поруганье отрезали бороду. Вот неразумное животное умеет волосы свои беречь лучше брадобрейцев». И внизу был изображен козел без бороды, который больно смахивал на государя.
Василий Иванович порвал свиток на мелкие кусочки, бросил в печку.
— Ну, погодите, я вам ужо дам козла!
ЦАРИЦА-ЧЕРНИЦА
Сушь великая и зной пришли в это лето на землю. Как выпал дождик в канун царской охоты, и с тех пор хоть бы капелька упала на жаждущие поля! На исходе второй месяц лета, а на небесах ни единого облачка. Посевы в полях выгорели и погибли, высохли речки, в деревенских колодцах пропала вода. Ко всем этим бедам в лесах начался страшнейший пал. На сотни верст разлилось море огня, в нестерпимом жару гибли звери, люди, разбросанные по лесным починкам. Дым наполнил всю страну, трудно было дышать, слезились глаза. В Москве тревожно, страх сковал сердца людей.
И днем и ночью мрак.
Аказ со своей сотней метался из конца в конец Московского княжества, прорубал просеки, ставил земляные заставы огню. Ни одна сотня из княжеского войска не сделала столь много для спасения леса, сколько сделала сотня Аказа. Все думали, Аказ хочет заслужить веру великого князя. И никто не подумал, что лес для Аказа — его жизнь, любовь, дыхание, родина. Ради этого он старался спасать родное и до боли близкое.
По Москве ползли тревожные слухи. Иные говорили, что Василий тайно принял латинство, другие уверяли, что царицу Соломонию отравили и царь выписал иноземную девку в царицы, и будто девка та уже в пути. Народ еще не знал, а в Кремле для бояр да и для попов уж не было тайной, что девка та Глинская Оленка. Боярин Вельский в тайницком приказе по ночам пытал хулителей государя, а днем сам хулил то Глинского, то Шигалея, и эти похулы, обрастая страшными домыслами, превращались в вину великому князю.
Беспокойно и тревожно было и в душе самого князя. Надо было
что-то делать. Или выслать Глинскую из Москвы и забыть о ней, или единым ударом разрубить старый узел и завязать новый. А тут без согласия митрополита, попов да бояр не обойтись. Только они могут позволить такое.
Надо было с глазу на глаз поговорить с митрополитом, а попробуй, поговори. В палаты его пойти нельзя—не принято, к себе позвать — мало толку. Сразу поналезут бояре вроде бы под благословение, и выгнать нельзя. На охоту митрополит не ездит — не по сану.
И великий князь стал придумывать, как бы свидеться с митрополитом тайно.
Царица Соломония о мужниных волнениях ничего не знала. Она слышала разговоры о Елене Глинской, но не верила им. Все лето пробыла в своих хоромах в Измайловском. Душную Москву она не любила. Государь изредка наезжал в Измайловское, был с ней ласков, и Соломония свято верила в его любовь.
После ильина дня к царице пожаловал постельничий Саня с сотней воинов. Соломония очень обрадовалась своему любимцу, но, предчувствуя, что он приехал неспроста, спросила:
— Государь мой Василий Иваныч здоров ли?
— Слава богу, великая княгиня, он в добром здравии.
— На Москве все ладно ли? Ведь выгорело все, я чаю, глад будет?
— Мужичишкам к голоду не привыкать — переживут, а для Москвы хлебушка найдется. Земля-то вон сколь велика.
— Ко мне попостить или как? Государя за тобой не видно?
— Послан я, великая княгиня, к тебе с повелением государя: ехать в Суздаль, в Покровский монастырь на молитву.
— В такую даль? — воскликнула Соломония.
— Объявился там инок, молитвами бесплодным помогает зеле успешно. Государь об этом прознал и велел тебе к тому иноку съездить. Для охраны особы твоей светлой даны сто конных воев под рукой сотника Аказа.
Царица, не мешкая, сразу стала собираться в путь. Это повеление обрадовало ее. «Если государь заботится о моем недуге,—думала она,—стало быть, все разговоры о Глинской — злая хула и ложь». Точно так же думал и Санька.
