— Вот… приехала, — она жалко улыбнулась. — Не выгонишь?
— Не знаю, — буркнул Тарас и внёс её чемоданы в комнату. — Садись, поговорим.
— Говорить-то нечего, Тарас. Думаю, тебе вое ясно… А коли на колени встать, так встану. Я свою вину понимаю. Словами прощенья не вымолишь… Жизнью надо доказать…
Этого Тарас ожидал меньше всего. От растерянности он спросил:
— Нашла-то каким путём?
— Ох, Тарас, когда надо, когда душу печёт, так и по голосу найдёшь.
— Душу, говоришь, печёт? — Тараса охватила ярость. Он сжал зубы. — Сперва чужую душу растопчешь, потом свою спасаешь?
— Знаю, Тарас, знаю. Всё, что скажешь, вес верно. Ничем не отговорюсь. И всё ж один ты у меня на свете… Никого не осталось.
Ганна заплакала. «Даже про Витьку не спросила», — отметил про себя Тарас, недобро усмехнувшись.
Никого не осталось? Одна? Вот, значит, как я попал в спасители. Спасибо и на том.
— Так ведь и ты один. И у тебя никого нет!
— Выходит, что с тоски я покладистей буду? Да не один я. Витька со мною. А ты про сына и не вспомнила!
— Большой он, Тарас? Где он?
Перед Тарасом мгновенно возникли Лариса и Витька, бегущие, взявшись за руки, по берегу озера.
— Зря приехала, — вдруг решительно и зло сказал Тарас, — только себя мучишь. Ничего у нас не получится. Я обиду в себи, как огонь, носив. И огонь этот всю любовь сжёг. Места живого не оставил, Так, знаешь, не бывает, чтоб любовь про запас держать. Мы, дескать, новой попользуемся, а потом и старая сгодится. Ступай ты своей дорогой!
— Пойми, Тарас, некуда мне деться! Некуда!
— Земля большая. А нам с тобой и в степи тесно будет. Иди себе.
— Не примешь? В беде бросаешь? — в её голосе прорвалась злость, и Тарас сразу вспомнил, какая была Ганна, когда её стала тяготить семейная жизнь.
Он подошёл к тумбочке, достал спасённую из огня соседями жестяную коробочку, в которой хранились семейные бумаги, открыл её и взял пожелтевший листок бумаги.
— А это помнишь? — и Тарас, положив листок перед Ганной, наизусть прочитал: — «Не подхожу тебе — ищи другую. На тебе тоже свет клином не сошёлся. Витьку тебе оставляю, присматривай за ним».
Ганна молчала, низко опустив голову. А Тарас закрыл глаза и опять увидел Ларису на озере и сына, бросающего камешки.
— Выгоняешь, значит?
— Выгоняю, — решительно подтвердил Тарас. — Езжай себе подобру-поздорову.
— Куда? — с тоской спросила Ганна.
— Приехала ты сюда, не подумав, — уже спокойно объяснил Тарас, — просто решила: годы такие, что беситься не к чему, а есть на свете Тарас, так почему бы к нему не притулиться? Всё уже знакомо, известно и привыкать не надо. А то, что чуть, не сжила его со света, так это он уже перетерпел. Повинюсь — простит. Ещё и рад будет, что вернулась… А я, Ганна, не рад. Ты, может, прежняя осталась, а я по-другому стал жить, не спаять, не склеить нашу жизнь. Ленива ты, а счастье так просто не добывают. Искать надо. Как воду в пустыне.
— Значит, никак?
— Никак.
— Я думала, что и так может получиться, да всё не хотелось верить, — покорно сказала Ганна и, помолчав, добавила: — Витьку показал бы…
Его возмутил почти безразличный тон, каким она это сказала. Отвыкла от сына, не думает о нём — о себе больше печётся. Какая же она мать? Хотел Тарас высказать и это, но, посмотрев на молящие, тоскливые глаза Ганны, вяло, безразлично заметил:
— Да Витьки и нет… Со знакомыми людьми в степь поехал. Дня на три…
Тарас не умел лгать. А вот сейчас он пошёл на эту ложь, чтобы не затягивать ненужного и тяжёлого свиданья. Витька, наверное, останется ещё у Ларисы — поиграет с Джамал.
— Всё ты отнимаешь у меня, Тарас, — Ганна горестно вздохнула.
— Отнимаю? — не утерпел Тарас. — А чего отнимать, когда у тебя ничего и не было?.. Пойдём, я тебя на машину устрою…
Он молча взял чемоданы и, не оглядываясь, вышел из комнаты. Он знал, что Ганна идёт за ним.
По дороге в гараж Тарас зашёл к одному из шофёров и договорился, что тот отвезёт Ганну в город.
В гараже он написал записку жене Соловьёва, просил на время приютить Ганну.
— Вот поживи у Натальи Николаевны — это жена нашего директора. Расскажи ей всё. Не бойся. И тебе легче станет, и она- тебе сможет совет дать. А что правду тебе сказал — так это лучше: нечего себя обманывать.
Ганна взяла записку. Теперь у неё было два адреса. Поколебавшись, она протянула Тарасу захаровскую записку.
— Не знаешь, что за человек? Он на дороге повстречался. Сказал: «Езжайте, Тарас Григорьевич по вас тоскует…»
Тарас взял записку, прочёл её и порвал на мелкие клочки.
— Забудь про него. Это плохой человек. С ним тебе и встречаться нельзя. Покалечит…
3
Дома Тараса уже ждал Витька. Он с тревогой спросил:
— Пап, а кто у нас был?
— Никого не було. С чего ты взял?
— А платочек чей? — Витька протянул пёстренький комочек шёлка.
— Платочек? Не знаю, Витька… Может, в окно закинули. А у нас никого не було. Понимаешь, не було!
— Тётя Лара к нам придёт?
— Не знаю, сынок, не знаю.
— А я знаю — придёт. Она хорошая. Правда, папа?
— Хорошая.
— Джамал говорит, что она в степь плакать ходит. Зачем, папа?
— У каждого своё горе.
— А ты хочешь, чтоб она пришла?
— Я вижу, Витька, це тоби хочется, чтобы она пришла, — усмехнулся Тарас.
— И тебе тоже, я знаю, — сказал Витька, озадачив Тараса своей уверенностью.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
РОДНИК В СТЕПИ
1
Солнце палило нещадно. Небо стало жёлтым, как медь. Земля затвердела и потрескалась. Поникли ветви молодых деревьев на совхозных посадках. Все с тоской вспоминали нежные весенние дни.
Жара изматывала людей. Во рту пересыхало, тяжело билось сердце. Хотелось пить. Имангулов уговаривал шофёров побольше возить воды, прихватывая хоть одну бочку на каждый рейс с грузом.
Ещё сильнее, чем жажда, мучил горячий ветер: в степи словно пылал невидимый гигантский костёр и его пламя лизало лица, руки, спины. Лица вспухали, плечи горели, как иссечённые. Невидимое пламя несло с собой тучи раскалённого песка, с яростью, сыпля, его на совхоз, на палатки, на дома и поля. Песок слепил глаза, резал щёки, хрустел на зубах.
И всё же, несмотря на изнуряющий зной, и жгучий ветер, люди с нетерпением ждали, когда начнётся уборка, — колосья пшеницы, налившись и отяжелев, уже свешивались вниз.
И многие, смотря на бескрайные поля, с изумлением спрашивали себя: «Неужели это сделали мы? Неужели раньше ничего здесь не было?»
Молодёжные бригады учились работать на комбайнах, готовили запасные части, изучали новые уборочные машины. Часто, как и весной, спрашивали Байтенова:
— Разве не пора начинать? Может быть, вы боитесь, что нагрянет снежная буря?
Байтенов невозмутимо показывал на поля:
— Видите зеленоватые пятна? Солнце должно их поджелтить.
Соловьёв усиливал тракторно-полеводческие бригады, прикрепляя к ним слесарей, монтёров, кузнецов, повозочных и шофёров. На складах накапливали тару — мешки и ящики. Наращивали досками борта грузовиков. Распределяли молодёжь по агрегатам.
После весенней истории с предплужниками Степан с упрямством, неожиданным для его вялой натуры, стал изучать комбайн. Но когда проходило распределение по агрегатам, у него разболелся зуб. Он сидел на скамеечке у ремонтной мастерской и стонал, повязавшись, несмотря на жару, мохнатым полотенцем.
Над Степаном по привычке стали посмеиваться.
— Не знаешь ли, куда девался Асад? — спросил Ашраф. — Может быть, у него тоже болит зуб?
— А почему ты спрашиваешь меня? — насторожился Степан.
— А вы всегда на пару работаете.
Степан рассердился.
— До каких пор можно поминать старое?! Я от работы не отлыниваю. Асад может поступать как хочет, мне до него дела нет. Я болею самостоятельно.
Раздался хохот.
— Знаете, ребята, — вмешался Саша, — всякой шутке есть предел. И каким стал Степан, мы всё знаем. Так что попридержите языки.
Саша не случайно вступился за Степана: он видел, как преодолевает парень природную ленду и податливость. Легко было пойти на поводу у Асада — слабому человеку немного нужно, чтобы сбиться с правильного пути. И всё-таки Степан выстоял. Рядом с ним были люди, на которых он мог опереться.
И Саша Михайлов невольно вспоминал своё сиротское детство, жизнь в детском доме. Учился он плохо, грубил, хулиганил. Казалось, его главная забота состояла в том, чтобы выводить из терпения учителей и воспитателей. В биологическом кабинете в зубах скелета находили папиросу, на уроке химии взрывались колбы, перегорал свет во всей школе, внезапно откуда-то начинало тянуть горящей серой — все знали, что это сделал Саша.
Дело дошло до того, что его хотели выгнать. Но за него вступился один из педагогов.
