— Раз-два! Раз-два! Юхан, отдай топор!
— Нет, эту тощую мы прямо с корнями выдерем!
— Звени-звени, небо, гуди-гуди, поле…
«Сиух-сяух, сиух-сяух, сиух-сяух…»
Звонкие удары топора. Треск подожженных сучьев, гул разгорающегося пламени.
— Сальме, тащи сюда эту ель, вот дыму-то будет!
— Ребята, соседи уже кончают!
Шелест падающей березы, треск ломаемых кустов и гулкий удар о землю.
— Нет, далеко вашим парням до наших!
Реммельгас заторопился, чтобы поспеть к магистральным канавам, куда направили большую часть людей и куда после расчистки речной трассы должны были собраться все остальные бригады. Канавы были спланированы так, чтоб впадать в реку в одном и том же месте. По сути, слово «канава» было неудачным: тут рыли скорей небольшие каналы.
Участок Тамма был более ровным, и на нем росло меньше кустов и деревьев, чем на участке Нугиса, врезавшемся неподалеку от реки в заросли ольхи, березы и подгнившей осины. Все эти заросли были, правда, мелкими, кустарниковыми, и небольшую часть их Нугис вместе с рабочими лесничества успел уничтожить еще в предыдущие дни. Но копать здесь уже расчищенную землю было тяжело из-за обилия пеньков и бесчисленных корней.
Всюду по краям канав лежала сложенная грудами одежда. Стучали лопаты, звонко шмякался выброшенный грунт. Либо это была жидкая грязь, либо торф, либо синеватая глина, — в зависимости от того, насколько глубоко рыли. Между канавами и рекой оставляли до поры до времени перемычки шириной по пяти-шести метров. Перед самыми перемычками люди работали уже на большой глубине. Лишь когда они выпрямлялись и выбрасывали землю, показывались их плечи и головы со взмокшими волосами. Снизу просачивалась из-под перемычек вода, люди стояли по колени в грязи. Кто работал босиком, кто — в высоких резиновых сапогах, которые были собраны со всей волости. Дальше от реки копать было легче — там земля оставалась сухой.
Гости — так называли всех, кроме людей из колхоза «Будущее» и Туликсаареского лесничества — копали на поверхности, и копали до тех пор, пока в канаве не появлялась вода или пока под лопатой не начинал скрипеть гравий. После этого они переходили дальше, уступая участки местным, или, как их уже успели окрестить, «болотным» бригадам. Среди последних в свою очередь выделились «заслуженные канавщики», которые выравнивали стены рвов. При соревновании принималось в расчет и то, чтоб канавы были прямыми и ровными, а стены их — гладкими, последнее же требовало опытных рук.
На участках Нугиса и Тамма было тише, чем на расчистке речной трассы. Как видно, выбрасывание промокшей глины оставляло меньше сил и времени на шутки и смех. А когда люди выбирались наверх, чтоб расправить спину и пососать трубочку, то и тогда достоинство «канавщиков» не позволяло им вести себя по-мальчишески…
К лесничему подошел с озабоченным лицом техник мелиоративной станции. Он отозвал Реммельгаса в сторону и показал ему переломленный кол.
— Узнаете, что это такое?
— Веха.
— А почему она сломана?
— Люди не заметили и затоптали…
— Когда я нашел кол в кустах, то тоже так подумал. Но это неверно. Проходя вдоль канавы, я услышал, как один землекоп ругал тех, кто замерял участки и ставил вехи. Я — к нему, хочу оправдаться, а он указывает мне на край канавы и спрашивает: «Красиво?» Я смотрю и ахаю: края канавы так и вьются. А тот мне и говорит: «Не будь ваших дурацких вех, так у меня края были бы, как по линеечке. Слава богу, двадцать лет землю копаю, знаю свое дело. А здесь такая срамота получилась, того и гляди на смех поднимут». И мне ответить нечего: что криво, то криво. «В чем же дело, думаю, ведь я хорошо помню, что мы расставили вехи ровно как по ниточке?»
— И я помню.
— Ну, стал я смотреть… и прямо дух захватило: кто-то переставил вехи.
— Не может быть!
— Я тоже не поверил, никому ни слова не сказал… Но после того как нашел старые дыры от вех и вот этот сломанный кол в кустах, сомневаться стало невозможно.
— И намного ушли в сторону?
— Точно я пока не знаю, увидел вас и побежал сюда… Но, наверно, не очень, — видно, учли и то, что если слишком сильно изменить направление, так это сразу бросится в глаза.
Проверка подтвердила это предположение. В самом деле, направление канавы лишь слегка уклонилось вправо, однако этого было достаточно, чтоб загубить всю работу. Объявили перерыв. Люди сначала подумали, что так полагалось по расписанию, но когда лесничий и техник с несколькими помощниками принялись проверять края канав и переставлять вехи, народ заволновался и собрался около них. Им сказали о том, что случилось, и тут со всех сторон посыпались ругательства и проклятия. Начали разыскивать старые дыры от вех, но большинство из них было засыпано таинственным «землемером» или затоптано самими землекопами.
— Что же это за скотина? — негодовал Тамм, — Разве человек на такое пойдет?
«Уж не Тюур ли это дал мне знать о себе?» — подумал Реммельгас.
Пока на том берегу восстановили вехи, на этом берегу бригада Нугиса успела догнать бригаду Тамма. А как только последняя снова принялась у самой реки за работу, издалека вдруг послышались звуки труб и барабанов, игравших веселый марш. На берегу появился босоногий паренек, который задыхаясь сообщил, что прибыл народ из города и что людей пришло видимо-невидимо.
Да, Койтъярв в самом деле сдержал слово и прислал из города подкрепление, не уступавшее по численности местной армии. Людей собралось столько, что могло бы не хватить инструментов, если бы тут же не организовали посменную работу. Теперь каждый мог время от времени отдохнуть и собраться с силами. К обеду с расчисткой речной трассы уже покончили, и все силы оттуда перебросили на рытье канав, где работа закипела еще живей.
Не обошлось и без неприятностей. Так, несколько рабочих лесопункта разбили бивуак на самом видном месте, на берегу реки, выпили, закусили и принялись резаться в карты.
Питкасте, который попытался их усовестить, они подняли на смех и предложили ему выпить.
— Что делать? — спросил объездчик у Реммельгаса. — То, что они сами пьют, ладно, но другим смотреть противно. К тому же дурной пример заразителен.
Едва веселая компания увидела вдали приближающегося Реммельгаса, как веселая болтовня смолкла и сдача карт прекратилась.
— Бог в помощь! — сказал Реммельгас.
— От помощи не откажемся, — буркнул один из картежников. Это был тот самый верзила, с которым Реммельгас уже препирался однажды на лесосеке. Его гладко выбритые щеки раскраснелись от выпитого. Прищурясь, он исподлобья поглядел на Реммельгаса.
— У нас к вам небольшая просьба — перенесите свой лагерь куда-нибудь подальше.
Верзила грузно поднялся и встал. Он оказался на голову выше Реммельгаса.
— А вы что, разве купили эту речку заодно с лесом? — спросил он, и его поддержали одобрительным смехом.
— Нет. Но вы мешаете людям работать. Ну-ка, забирайте бутылки и проваливайте!
— Ишь какой горячий! — Верзила расставил ноги. — Ишь какой добродетельный, по виду и не скажешь, что лося убил! — И, захохотав, он схватил с земли бутылку, поднял ее и воскликнул: — Выпьем за охотника на лосей!
Реммельгас с размаху стукнул по дну бутылки, и та, описав дугу, отлетела в сторону. Верзила оторопел. Несмотря на рост, храбростью он не отличался. Он бы продолжал куражиться перед собутыльниками и дальше, но лицо лесничего не сулило ничего доброго. Да и его друзья, по-видимому, не особенно высоко оценили его удаль, — самый молодой из них поднялся и довольно сердито сказал:
— Не молол бы ты чепуху, Рууди!
А третий из компании, знакомый уже Реммельгасу жидкобородый лесоруб, торопливо поднял с земли вторую бутылку и, спрятав ее в карман, примирительно сказал:
— Да и верно, другого места не найдем, что ли?
Рууди решил незаметно отступить, но стоявший перед ним лесничий взглянул на него в упор и потребовал:
— Погодите уходить! Сперва объясните, что это за разговоры об убийстве лося.
— Это не я… Мне говорили…
— Что говорили?
— Будто лесничий и Нугис убили лося, а когда встретили людей, так соврали, что они ни при чем, что, дескать, браконьеры виноваты. Я-то не знаю, да так говорят…
— Кто говорит?
— Кто?.. Кто же это?.. Вот не помню, ей-богу, не помню. Рихард, — обратился он к самому молодому, — кто же это говорил?
Рихард даже и не взглянул на верзилу.
— Поделом тебе, теперь выпутывайся. Кто-то болтает невесть что, а он разносит, словно старая баба.
Реммельгасу больше ничего не удалось узнать. Люди рассовали по карманам бутылки, карты и закуску и, преследуемые смехом и ядовитыми замечаниями, поплелись куда-то вдоль берега.
Питкасте побелел как бумага, у него даже руки задрожали, и как ни был Реммельгас раздражен сам, он принялся его успокаивать.
