Когда они тронулись обратно, Тюур угрюмо спросил:
— Значит, я теперь вылечу?
— Причин для этого более чем достаточно.
— А может, вы немного подождете? Дадите время осмотреться, приглядеть новую службу?
— А если я считаю нужным уволить вас сию минуту?
Тюур поднял толстые, как бы опухшие веки и так взглянул на Реммельгаса, что тот вздрогнул.
— Пословица говорит: как аукнется, так и откликнется. — И, не ожидая ответа, Тюур отвернулся.
Лесничий составил контрольный акт. Аккуратным, чуть ли не каллиграфическим почерком, лесник расписался внизу: Антс Тюур.
Лесничий и объездчик возвращались домой молча. Лишь когда ясени и вязы Кулли остались далеко за спиной, когда они миновали уже несколько поворотов дороги, Охтман сказал со вздохом облегчения:
— Мрачный тип.
Реммельгас глубоко задумался. Только ли мрачный? Нет, за этим равнодушием, за этой нерадивостью крылось что-то посерьезнее… «Сразу после толоки съезжу к директору лесхоза и попрошу, чтоб Тюура кем-нибудь заменить», — решил Реммельгас.
Но ему пришлось поехать в лесхоз еще раньше. Директор потребовал, чтоб он явился к нему немедленно, не желая и слышать никаких отговорок.
Контора лесхоза находилась в маленьком городке, на втором этаже каменного дома. Директор был молодым лохматым человеком в очках, он появился в лесхозе всего лишь на полгода раньше Реммельгаса, но за это время уже успел стать хорошо известным лесникам самых далеких участков. Он встряхнул лесхоз от спячки. Он не соглашался со старшим лесничим в том, что тишина и спокойствие всегда свойственны лесу, который живет века, и потому, дескать, не человеку его менять: много ли успеешь за нашу короткую жизнь. Директор лесхоза не любил сидеть на месте, его трудно было застать в конторе. При нем в лесхозе началась новая пора в деле выращивания и подбора кадров — тоже, вероятно, результат недооценки «теории покоя», проповедуемой старшим лесничим. Новый директор не питал слепого почтения к любому старому специалисту, к «лесничим-академикам» и к исконным лесникам. Он даже перебрасывал иных мудрецов, закосневших в усвоенной некогда книжной премудрости и пытавшихся следить за новой жизнью из окна кабинета, на менее ответственные места. Он сделал более интенсивной учебу на курсах по повышению квалификации и, не моргнув глазом, назначал старых, хорошо учившихся рабочих лесниками, а лесников объездчиками. В этом пункте у него никогда не было расхождений с Реммельгасом. Тем более тяжелым оказался для лесничего нынешний разговор. Едва предложив ему сесть, директор лесхоза, сердито сверкнув очками, начал без всякого вступления:
— Что за мерзавцев ты пригреваешь в Туликсааре?!
Реммельгас сразу догадался, что речь идет о Тюуре, но промолчал.
— Ведь это у тебя работает лесник Тюур?
Реммельгас кивнул.
— Знаешь ли ты, что это за человек?
— К несчастью, знаю о нем очень мало. Анкета у него нормальная…
— Анкета! В анкете соро́ка может и соловьем назваться, лишь бы нашлись охотники верить…
Оказывается, фамилия лесника была на самом деле Тоур. Во время оккупации он поспешно вступил добровольцем в фашистскую часть и расхаживал потом в высокой фуражке, сдвинутой на затылок, с железным крестом на выпяченной груди. Когда пришла Советская Армия, он сразу удрал в лес, где закинул подальше свою фуражку и свой железный крест.
Потом он приписал палочку к «о» в своей фамилии на документе, превратился таким образом в Тюура и пошел наниматься в Туликсаареское лесничество.
Да, теперь для Реммельгаса все стало ясным в поведении Тюура или Тоура, но от этого ему было не менее стыдно перед директором лесхоза. Но он не начал оправдываться, не заговорил о том, что и сам решил прогнать Тюура. Он сказал лишь:
— Сегодня же вечером схожу в Кулли…
— Сходите, обязательно сходите, не полагайтесь на то, что говорят о человеке другие.
Когда люди вечером подошли к Кулли, их встретила там гробовая тишина. В комнатах все было перевернуто, под тумбочку закатилось два патрона от немецкого автомата. За амбаром валялся убитый пес — его застрелили в лоб. На столе в задней комнате Реммельгас нашел записку с надписью: «Господину Реммельгасу». Записка была короткой.
«Из-за вашего острого нюха мне пришлось покинуть свое гнездышко. Я никогда не забываю своих „благодетелей“, при первом удобном случае вспомню и о вас. До свидания!
Тоур — Тюур»Подумав немного, лесничий сунул клочок бумаги в карман. Пустое бахвальство. Сам небось удирает сейчас подальше от Туликсааре, да так, что только сучья трещат.
В субботу, перед толокой, состоялось собрание руководителей работ. До этого Реммельгас пригласил к себе Питкасте. Объездчик тихо сидел в углу кабинета и шелестел газетой, ожидая, пока Реммельгас кончит что-то писать. В последние дни Питкасте трудился за четверых. Вместе с Нугисом и его дочерью он кончал замерять лесосеки на берегу Люмату, и лесник полушутя, полусерьезно жаловался на то, что Питкасте решил его доконать: каждое утро встает вместе с солнцем, а из лесу не уходит дотемна, до тех пор, пока может хоть как-то записывать цифры. Покончив с лесосеками, Питкасте стал каждое утро являться в Туликсааре. Вместе с лесничим они заранее, чтоб не пришлось заниматься этим в воскресенье, разбили всю территорию работ на участки и прикрепили каждый участок к определенной, соответствующей по численности группе. Питкасте теперь не поглядывал на солнце, не торопился домой, каждый день был трезв и лишь изредка отпускал свои обычные шуточки. Реммельгас однажды даже спросил Питкасте, не болен ли он.
— Нет. — Питкасте покачал своей круглой головой.
— Может, случилось что-нибудь плохое?
Питкасте слегка вздрогнул.
— А что могло случиться?
— Уж очень вы на себя не похожи…
— Это просто кажется, — сказал Питкасте и умолк.
Когда Реммельгас поднялся, чтоб идти в сельсовет, он спросил, что ему сегодня делать.
— Пойдете вместе со мной на собрание.
— Зачем?..
— А как же может собрание состояться без бригадира по расчистке русла?
— Ну, а при чем тут я?
— При том, что вы и будете бригадиром.
Питкасте вертел шапку в больших жилистых руках. Он начистил утром сапоги, они ярко блестели и распространяли легкий запах скипидара. Он искоса взглянул на лесничего.
— Вы шутите…
— Нет, я серьезно. Мы вчера договорились с Рястасом.
— Вы предложили?
— Я.
Большой кадык Питкасте шевельнулся.
— После всего… После моего дурацкого поведения на посадочных работах…
— Ошибки надо исправлять.
Питкасте попытался что-то сказать, но не смог, и они молча направились в сельсовет, где собрался актив мелиораторов. Каждому руководителю группы указали на карте, где он будет работать. Общее командование возложили на Реммельгаса и техника мелиоративной станции. За речную трассу отвечала Хельми Киркма, а помогали ей в качестве бригадиров Анне Нугис и Эндель Питкасте. Работой по рытью водосборных канав руководили Тамм и Нугис. Старик очень отнекивался, уверяя, что ему легче работать самому, чем командовать другими, но его и слушать не стали.
Когда собрание кончилось и народ начал расходиться, Осмус увлек Питкасте в сторону.
— Заходи ко мне… Надо поговорить кой о чем.
— Времени нет. Иду на реку посмотреть свой участок.
— Так заходи после… Мне вчера привезли из Пую литровочку… Такой марки ты за всю жизнь не пробовал…
Питкасте проглотил слюну.
— Хорошее дело… Только все равно не приду…
И, нахлобучив шапку, он размашисто зашагал прочь.
Осмус был уверен, что Питкасте все-таки придет. Он заметил, как Питкасте сглотнул. Усмехаясь под нос, он подошел к остальным участникам собрания, все еще склоненным над картой…
Воскресное утро выдалось теплое и безветренное. Небо было чуть затянуто высокими облаками, но воздух был так неподвижен, что гудок паровоза, подъезжавшего к станции, разносился далеко-далеко по лесу, полям и болоту.
— Настоящая рабочая погодка, — одобрительно сказал Рястас, стоя на крыльце дома в Мяннисалу. Но вид у него был не очень-то веселый, потому что его оставили тут «регулировщиком движения», как он сам себя назвал.
— К полудню прояснится, — сказал Нугис.
Нугис грузил на телегу лопаты, топоры и ломы. Взяв вожжи, он собрался тронуться, но тут из дома вышел Питкасте, державший в каждой руке по кружке с пенящимся пивом. На объездчике была свежая сорочка, подбородок его прямо сверкал, до того был чисто выбрит.
— Выпьем по кружечке, чтобы веселей работалось! — И он неуверенно взглянул на Реммельгаса — вдруг еще осудит.
— Смотрите-ка, Питкасте с картофельного сока перешел на ячменный! — воскликнул Рястас, беря кружку. Вторую кружку Питкасте протянул Реммельгасу.
