Он сидит на мягком диванчике и пристально наблюдает за мной. Меня это смущает, и я начинаю нервничать. Чего он пялится? Примеряя одну оправу за другой, я больше поглядываю на него, чем в зеркало, но он только морщится и мотает своими кудрями. Но когда нацепляю на нос очередную, он вдруг замирает, глаза его расширяются, и я замечаю в них то, что давно отчаялся увидеть. Подходит ко мне, заправляет челку за ухо, вглядываясь с интересом в мое напряженное лицо. Его губы растягиваются в кривоватой улыбке, он нежно касается моей щеки, оглаживая скулу большим пальцем; краем глаза улавливаю, как девушка-консультант в смущении опускает взгляд и отворачивается. А потом слышу его шепот:
— Мне нравится… Тебе идет. Ты в них такой… непривычный. — И уже чуть громче, чтобы услышала продавец, добавляет: — Эту мы возьмем…
Мое сердце пускается в дикий пляс, и мне хочется пуститься за ним следом. Дыхание перехватывает, ладони почему-то потеют, а я не могу перестать пялиться на Брайана. Хочу бесстыдно ответить на ласку, потянуться к нему, прижаться поближе, но он слишком быстро отстраняется, треплет по макушке и, обращаясь к консультанту, договаривается о покупке. Девушка заверяет, что очки будут готовы через три дня, их можно будет забрать в любое удобное время. Она еще что-то объясняет, но я не слушаю… Даже страшно представить, во сколько обошлись ему эти очки, к ценнику стараюсь не приглядываться, да и в мыслях у меня совсем другое. Он так смотрел только что, словно хотел… словно желал меня. И если бы мы были одни, то он бы поцеловал меня, без сомнений. Вот это да…
Домой мы возвращаемся под вечер, уставшие от походов по магазинам, от прогулки по городу и жутко голодные. Брайан сразу занялся ужином, а я, как обычно, помогаю раскладывать продукты и резать овощи для салата — у меня получается все лучше и лучше. Ужинаем в молчании, то ли действительно так устали, то ли сказать нечего. Гнетущая тишина липнет к коже, обволакивая; между нами точно стена вырастает, и хоть лоб расшиби, но никак мне к нему не пробиться. Он почти не обращает на меня внимания, вяло отвечает и ест совсем без аппетита. Неужели ему так неприятно находиться рядом? Но что же мне сделать, чтобы вернуть его прежнего? Где я ошибся? Может, обидел его чем?
— Брайан… Что-то случилось? — мой озабоченный голос наконец заставляет его посмотреть на меня.
— Ну что ты… — вымученно натягивает улыбку. — Устал немного… Ты не против, я пойду поработаю…
И встает, даже не дождавшись моего ответа. Мотаю головой, но он уже не видит, и сглатываю болезненный ком в горле. Так устал, что пойдет работать? Серьезно? Слезы жгучие режут глаза, но я сдерживаюсь и бегу за ним. Ловлю за руку у лестницы, не представляя, что говорить-то… Нелепо как-то получилось. Но раз остановил, то, наверное, придется.
— Брайан, я давно хотел тебе сказать… спасибо за все. Правда. Ты такой добрый ко мне почему-то. Нет, я в том смысле, что ты очень добрый и заботливый. И я не могу понять, почему именно мне все это досталось. Я же никчемный и вообще просто идиот, который сбежал и сам себе устроил эту жопу… ну то есть всю эту дерьмовую жизнь. А я никогда не встречал таких людей. Ты особенный, и я… я… Не знаю, что бы со мной было, если бы не твоя помощь… Подох где-нибудь.
Удивляется, будто не понимает, о чем говорю, будто несу какую-то чушь. Хмурится и даже намека на улыбку нет. Мягко высвобождается и сжимает мое плечо.
— Роджи, я ни о чем не жалею. Нет необходимости меня благодарить…
— Но ты так много сделал для меня, и мне никогда не расплатиться за это.
— О какой расплате идет речь? Не нужно, Роджи… Не забивай голову этой чепухой. Я пойду, все же…
Наклоняется ко мне, едва касаясь моей кожи. Тянусь к нему в ответ, но будто натыкаюсь на холодную непроницаемую стену. Он уходит, а я с открытым ртом провожаю его удаляющуюся спину. Ну как же так? Я ему почти в любви признался, а он… Поцеловал меня в лоб, как младенца, и все? Инстинкты срабатывают молниеносно, догоняю его, разворачиваю и хочу поцеловать, но он резко дергается, и мои губы едва мажут по его щеке.
— Перестань, Роджер…
Потупившись, ощущаю где-то в груди противное покалывание, и когда вновь смотрю на него, то вижу лишь его сгорбленную фигуру, поднимающуюся по лестнице. Опять сбежал работать! «Бесчувственный сухарь! — сокрушаюсь я в порыве злости, заламывая руки и измеряя шагами огромную гостиную. — Айсберг чертов, никаких «Титаников» на тебя не хватит!». Да как же растопить этот кусок льда, ну хоть чуточку… Он всегда убегает, стоит мне приблизиться, и я делаю единственно верный вывод: я ему неприятен.
Ночью лежу без сна. Да и как тут уснешь, когда то и дело строю догадки, прокручивая в подробностях прошедший день. Ну что я мог сделать неправильно? Почему он так резко изменился, причём дома, на улице было все в порядке? Где я опять облажался? А потом вспоминаю тот горящий взгляд, которым он наградил меня в магазине, его дрогнувшие губы, его пальцы на моей щеке. Он точно что-то увидел во мне, не мог я ошибиться. И он был таким невозможно желанным, что мне остро захотелось оказаться с ним в одной постели и зацеловать до одури. Но остается мучиться в ней в одиночестве. От того, что между нами длинный коридор (хотя не такой уж он и длинный), две запертые двери (которые с легкостью можно открыть при желании) и вдобавок оглушительное непонимание. Он там, в компании любимых поэтов, с планами на завтрашний день, с мечтами о новых открытиях, а я здесь, наедине со своим страхом, никчемностью и желанием его прикосновений.
Когда скитаешься где-то на улицах, мерзнешь или голодаешь, о таких вещах, как секс, не задумываешься. В том же в притоне, казалось бы, атмосфера располагает, мальчики, девочки — без разницы, все в доступе, и дадут за просто так, как своему… но брезгливость останавливала. И с каждым днем мысли о сексе возникали все реже и реже, даже дрочить не хотелось. А спустя два года успокоился, привык к отсутствию какого-либо желания, кроме самого необходимого — поесть. Но стоило мне попасть в тепло и сытость, в заботливые руки красивого и ласкового мужчины, как эта проблема острым лезвием резанула по живому, по самому больному месту.
Хочу его, сил нет никаких. До чертиков, до головокружения, до темных кругов перед глазами. Тянусь к возбужденному члену, и он, изголодавшийся по ласке, дергается навстречу. Трусы мешают, одеяло мешает, но больше всего мешает отсутствие рядом самого Брайана. Становится так жарко, что запинываю одеяло куда-то в ноги и стаскиваю белье. Нашариваю тюбик с лубрикантом, который стащил из комода Брайана, а он, похоже, и не заметил этого, выдавливаю на пальцы и обхватываю ладонью горячую, налитую кровью плоть. В кромешной темноте ничего не видно, но чувствую, как капли смазки стекают по коже.
Одной рукой ласкаю себя, другой зажимаю рот, чтобы ненароком не разбудить… Со стыда тогда сгорю, не сходя с места. Стоны так и рвутся, пальцы ритмично скользят по члену, и теперь я уже не в своей спальне, а в своей фантазии, рядом с человеком, который нужен мне больше всех на свете. Это он меня ласкает, шепчет на ухо что-то нежное и возбуждающее, его губы касаются чувствительной головки, и в животе закручивается такой вихрь, что не остановиться. Да и надо ли?
— Брайан… — внезапно вырывается у меня глухой стон.
Закусываю ладонь, чтобы не завыть в голос и выплескиваюсь себе в кулак. Член пульсирует долго, и все, что накопилось за это время, растекается теплой лужицей по коже. Как же много, как же ярко, до звездочек и огненных вспышек. Дышу, как загнанная лошадь и, почти теряя сознание, не замечаю, как проваливаюсь в черную дыру.
========== 5 Беспокойство (Брайан) ==========
— …Сейчас самое время. Упустишь момент, и будешь всего лишь очередным умником, который что-то там откопал и поделился этим со всем миром. Таких статей по десятку каждый месяц штампуют, толку-то…
— Дэвид, «откапывать» — это к археологам, а мы — астрофизики…
— Да, да… — отмахивается, — понятно же, о чем речь. Твоя предыдущая статья наделала много шума, и на этой волне…
