Ведь может он мне нравиться как мужчина? Конечно, может, еще как! Красивый, добрый, заботливый. Кому бы такой не понравился? Один взгляд чего стоит! Как рентгеном шарахает до самого сердца и всего наизнанку выворачивает. А губы… они как магнитом притягивают, когда он облизывает их или кусает, а если еще улыбается, то все: и ноги отказывают, и мозг за ними следом, а в животе сворачивается тугой и болезненный узел. Похоже, вляпываюсь я основательно.
***
Я никогда ни в кого не влюблялся, если не считать того мучительного и светлого чувства, которое я испытывал к своей воспитательнице в детском саду. Она рассказывала интересные истории и постоянно смеялась, от чего на ее щеках появлялись милые ямочки. И я преданно таскался за ней хвостиком и почти каждое утро дарил цветы, ободранные на соседской клумбе. Пока не заболел ангиной. Моя трепетная привязанность тут же завяла, как сорванные цветы, исчезла вместе с болезнью, вытравленной антибиотиками. С больным горлом и температурой сложно предаваться возвышенным эмоциям. После этого я с гордостью считал себя повзрослевшим и уже испытавшем на себе всю силу любовных мук. Но это было давно и так по-глупому наивно, что сейчас казалось младенческим лепетом.
И вот теперь влюбился по-настоящему, вот так с первого взгляда или тринадцатого… уж не знаю. Да и какая разница? Но только при виде него у меня, как по команде руки трясутся, мысли путаются, и сердце колотится, словно отбойный молоток. Все как положено в дурацких девчачьих романах или слезливых мелодрамах. Но разве у парней должно быть по-другому? И я не верю, что все это подростковая придурь, бушующие гормоны или что там еще бывает в семнадцать лет. Это такое странное и крышесносное чувство, словно мчишь по прямой дороге в крутой тачке на полной скорости, и в голове так легко, и кровь бурлит от накатившего адреналина, и ощущение полета сводит с ума. Конечно, я никогда не катался на крутых тачках, и отцовский старенький фордик не мог без надрыва выжать из себя больше сорока миль, но представить-то я могу. Потому что то, что я чувствую к Брайану, сравнимо с этим.
И какое мне дело до того, что все это выглядит смешно и глупо? Плевал я можно так или нельзя. Конечно, он взрослый, добившийся успеха человек, ученый, и к тому же красивый до чертиков, как картинка из модного журнала, а я всего-то малолетний беспризорник, даже школу не закончил. И мы совсем друг другу не подходим. Между нами огромная пропасть, через которую я к нему, даже если очень постараюсь, не смогу переползти. Но мое сердце назло всему искренне желает любить. И каждый вечер я засыпаю с мыслями о нем, а на следующее утро…
…Не успев проснуться, первым делом хватаюсь за телефон, в надежде увидеть от него голосовое сообщение, хоть самое обычное, и огорчаюсь, если ничего нет. Иногда он отправляет только коротенькие пожелания доброго утра, а иногда рассказывает что-нибудь забавное из студенческой жизни. А мне все интересно, и простое «привет», и ироничные послания о том, сколько любовных записок он получил за одну лишь обеденную перемену. Иногда я сам посылаю ему какую-нибудь фигню и с замиранием сердца жду ответа. Расстраиваюсь, если игнорирует и долго не отвечает, и радуюсь, когда звонит, и мы немного болтаем.
Частенько сижу подолгу в интернете и до рези в глазах рассматриваю немногочисленные фотографии Брайана в «Инстаграме». Уже со счету сбился, сколько раз я это делал. Семейных фотографий немного, в основном с каких-то приемов, где он в смокинге до умопомрачения элегантный, с бокалом шампанского рядом с такими же привлекательными и успешными людьми. Или в каком-нибудь хосписе, в окружении радостных детишек, умиротворенный и спокойный, каким я вижу его дома. А тех, где он один, совсем мало и сделаны они довольно давно.
На одном снимке он в забавном свитере со снеговиком сидит в старинном кресле, а на коленях держит серого мохнатого кота. И выглядит умиротворенным. На другом — задумчивый и отрешенный, на фоне синеющего неба и облаков, и смотрит куда-то вдаль. Такой недоступный… На третьем, он слизывает с пальца мороженое, при этом игриво улыбается кому-то. Очень откровенно. А на последнем и вовсе спит, разметав по подушке свои кудри. Кто снимал его, кто ловил эти мгновения, кому он улыбался, кто любовался на него спящего, остается для меня загадкой. И ведь не спросишь… Я продолжаю вглядываться, и не могу оторваться, и будто острая иголочка больно колет где-то под ребрами.
Однажды в компьютере в одной из личных папок нахожу снимок, из-за которого лишаюсь покоя на несколько дней. И всего-то Брайан там смеется, глядя на какого-то парня, и подумаешь, тот его обнимает. И что страшного в том, что они такие молодые и довольные? И кого волнует, что сделана эта фотография много лет назад? Но этот человек мне сразу не понравился. Странный, с невероятно широкой улыбкой и хищным взглядом карих глаз, в которых, словно все черти ада обитают и взирают на меня с плотоядным оскалом. Возможно, этот парень ему больше подходит… Брайан кажется счастливым, безмятежным, словно весь мир открыт только для них двоих. И нет вот этого холода, который окружает его сейчас. В тот же миг я чувствую, как ревность своими липкими когтистыми лапами безжалостно скручивает все внутренности. Хожу потом, как в воду опущенный, с трудом натягивая улыбку только для Брайана. Еще не хватало, чтобы он об этом узнал.
Но мне вдруг становится страшно: если он встретит кого-нибудь и полюбит… Что тогда будет со мной? А если он уже с кем-то встречается? Вон как часто задерживается, а однажды вообще ночью пришел, и я так и уснул на кухне, прямо за столом, дожидаясь его. Вдруг он скоро мне скажет, чтобы я уходил обратно на улицу? Мое бурное подростковое воображение рисует красочные картинки, одна печальнее другой, и я, то прихожу в отчаяние, то решительно отказываюсь верить в то, что Брайан на такое способен. Но все равно ревную, как ненормальный, испытывая при этом самые разные чувства — дикий восторг от того, что живу с ним в одной квартире и вижу каждый день, и горькую обиду, будто он замечает, что со мной происходит, и сознательно держит дистанцию.
Знаю, что веду себя как дурак, но мое настроение стремительно меняется, за один день швыряя из одного состояния в другое, что к вечеру я чувствую усталость, словно разгружал со своим другом Джоном очередной огромный грузовик. То теряю аппетит, задумчиво ковыряясь в тарелке, и даже любимые мармеладки не радуют, то изголодавшись, набрасываюсь на еду, сметая все до последней крошки и заливая в себя одну чашку кофе за другой. То мечусь, как загнанный зверь, не находя покоя, то забравшись с ногами на диван, замираю и отрешенно пялюсь в окно, передумывая в голове столько мыслей, что она начинает трещать. Ведь когда-нибудь он все же ответит на одну из тех записок, которые ему подсовывают его студенты, или встретит кого в очередном гей-клубе. И это сводит с ума.
Иногда вдруг накатывает, что руки сами собой опускаются от отчаяния. Ну чего я мучаюсь? Он смотрит на меня, как на беднягу, которого нужно опекать, как на маленького потерявшегося ребенка, окупая одежду, игрушки, и сладости. И ведь еще на что-то надеюсь, упрямо желая хоть чуть-чуть почувствовать себя нужным иначе, а не как объект благотворительности. Но я уже давно не ребенок, а взрослый мужчина, и он… просто злит меня вот таким отношением. Про себя-то я, конечно, возмущаюсь, подбирая самые заковыристые матерные словечки для всего, что попадает под руку, на деле же хожу подавленный и только красноречиво вздыхаю. Терпения бы мне.
Вечерами жду его, как преданная собака ждет своего хозяина, вздрагиваю от каждого шороха и бегу к двери. Когда задерживается, то начинаю нервничать и в нетерпении грызть ногти. Встречаю с работы, даже не скрывая радостной улыбки, и он, как только видит меня, тут же улыбается в ответ. Понимаю, что за какие-то несколько часов уже успел соскучиться, словно много дней провел без него. Проверяю все его карманы и даже заглядываю в сумку — вдруг он принес что-нибудь вкусненькое? — и почему-то всегда нахожу. И на его шутливое: «Роджер, ты ешь слишком много сладкого, у тебя скоро выпадут все твои прекрасные зубы», только отмахиваюсь и смеюсь.
