На следующий день снова остаюсь на кафедре допоздна и обзваниваю каждый номер. Код города, несколько цифр, короткие гудки, спешащие друг за другом, и ничего. Набираю следующий, вежливо здороваюсь, прошу позвать Майкла Тейлора, и… опять ничего. Почтенный старик с кучей внуков и тремя дочерями — вычеркиваю. Следующий номер, гудки, заученная вежливая фраза — вычеркиваю. И так все номера, кроме двух последних — там пока никто не отвечает, и придется пробовать позже. Пью паршивый кофе из автомата, жую какой-то сухой сэндвич и думаю о том, что Роджер опять будет дожидаться меня и даже не поест, пока я не приду. Ну что за ребячество, ей-богу?
Спустя полчаса снова набираю, и еще одна запись вычеркнута. Тот Майкл Тейлор — гей со множеством забавных словечек, который предложил мне приехать и хорошенько «закинуться и оттянуться». Нет уж, пусть развлекается без меня. Остался единственный человек, который так и не ответил. Вечерняя синь уже давно закрасила оконный проем, и мне пора возвращаться домой. Скидываю методички и документы в сумку, одеваюсь и выхожу из кабинета. Завтра все же попробую дозвониться.
Иду домой, зная, что меня ждут, и это, черт возьми, приятно. По дороге захожу в кондитерскую на углу своего дома, чтобы купить каких-нибудь сладостей. Прямо с порога, когда прихожу с работы, Роджер сует свой любопытный нос во все сумки и карманы, и вовсе не потому, что подозревает в чем-то непотребном, а потому что ждет, что я принесу ему чего-нибудь вкусненькое. И я приношу. Каждый раз что-нибудь новое, но всегда в придачу неизменные мармеладки — он их очень любит. Мне нравится его баловать, хоть иногда, скорее в шутку, напоминаю ему о вреде для здоровья от такого количества сахара. То ли я превращаюсь в заботливого родителя, то ли… даже страшно предположить, что может быть.
Встречает меня хмурый и настороженный. Но когда я протягиваю ему пакет со сладостями, тут же расслабляется и одаривает меня своей лучезарной улыбкой. Улавливаю его порыв сунуться ко мне, но делаю вид, что не замечаю, быстро наклоняюсь и снимаю ботинки, проходя мимо ерошу волосы на его макушке и поднимаюсь наверх, буквально спасаясь постыдным бегством. Чувствую направленный в спину обиженный взгляд, но не могу иначе. Не хочу так подло поступать с его доверием.
Ужинаем в полной тишине. Ковыряется в тарелке, совсем без аппетита, и ведет себя подозрительно тихо. Желание есть пропадает и у меня, но я заставляю себя, затем завариваю чай и поднимаюсь из-за стола.
— Роджер, я пойду…
Встречаемся глазами, и я стыдливо замолкаю. Он глядит на меня укоризненно и покорно, как ребенок, которого наказали непонятно за что. Сколько раз я уже вот так сбегал от него? И сколько раз после этого терзался угрызениями совести.
— Работать, да… Конечно, я так и думал. — Кивает и, хмурясь, рассматривает пол под ногами.
Задумчиво тру переносицу, мысли ворохом шевелятся в голове. Нельзя так. Он не виноват, что я… Что мне трудно сдерживать себя. Он вообще ни в чем не виноват.
— Если хочешь, можем посмотреть какой-нибудь фильм. На твой выбор…
— Правда? — радостно вскидывается и смотрит с такой нежностью, что в груди щемит от какого-то теплого отклика.
Забираю кружки с чаем, сегодня можно нарушить собственные правила, и зову его за собой в комнату. Плетется следом с большой миской всяких сладостей, плюхается рядом, забираясь с ногами на диван. Хватает пульт, придвигается вплотную и укладывается на мое плечо. Я напрягаюсь, а ему хоть бы что, сидит, как ни в чем не бывало, и сосредоточенно занимается поиском чего-нибудь интересного. Мне кажется, ему нет никакой разницы, что смотреть, лишь бы вот так, у меня на плече. Останавливается на стареньком, снятом в восьмидесятых годах прошлого века фильме «Стар Трек». Отличный выбор.
— Вот, как раз для тебя, ты же любишь допотопную фантастику, — смеется и с задором поглядывает на меня.
— «Звездные войны» тоже давно сняты, но ты ведь их смотришь, не отрываясь…
— Ну, ты сравнил… «Мстители», например, круче «Стар Трека»! — Неопределенно взмахивает руками, по всей видимости, показывая этим жестом всю крутизну модной франшизы.
— Ну, еще бы! Много глупостей, сомнительного юмора и еще больше грохота, — иронично подначиваю. — Тебе не кажется, что «Бемби» и «Русалочка» у Диснея лучше получались?
Насупливает брови и соображает, как бы позадиристей огрызнуться. Забавный до жути, когда спорит. Видимо, не находится с ответом и обиженно откидывается на спинку дивана.
— Хорошо, давай посмотрим «Мстителей», я не против… — успокоительно сдаюсь.
Глупо спорить из-за какого-то фильма. Мотает головой и снова подползает ко мне. Упрямец. Надевает очки, устраивается поудобнее под мышкой, перехватывая меня ладонью через живот, и замирает. Медленно выдыхаю и кошусь на него. Сейчас он спокойный — и чего, спрашивается, так горячился? — довольный, легкая улыбка не сходит с губ. Красивый. Особенно в этих очках…
Когда я впервые увидел его в них еще в магазине оптики, то от волнения меня будто током прошибло, и весь заряд ушел вниз живота. Там стало горячо и мучительно приятно. И я не мог перестать любоваться на Роджера. Он выглядел не как обычный мальчишка, каких много, а скорее, как самая потаенная безумная фантазия. Смущенный, растерянный, взъерошенный, в своей мешковатой толстовке и невероятно, просто до дрожи в пальцах сексуальный. Я не ожидал, что поведусь на образ мальчика-заучки и в порыве эмоций позволил себе лишнего, чем смутил его еще больше, а позже корил себя за несдержанность. И вновь по глупости дал ему надежду, и сам же оттолкнул.
Я могу фантазировать сколько угодно, но переступать черту не имею права. Он всего лишь подросток, возможно, увлеченный настолько, что не пытается себя контролировать, но и вряд ли понимает свои чувства. Каждый день с ним приносит мне не только безумную радость, но и подвергает меня самой изощренной китайской пытке, до которой, уверен, сами китайцы и не додумались бы. Каждый день меня разрывает от желания видеть его рядом и сбежать подальше, и это — невыносимо. С этим мальчишкой одного терпения мало. Боюсь, мне придется достать из самых глубин своего сердца не только доброту, но и любовь. Любовь к людям, которую я успел позабыть…
Чувствую, как его пальцы перестают сжимать мою футболку, как расслабляется, и все сильнее заваливается на меня. Дыхание затихает и выравнивается — похоже задремал. Замечаю, как медленно скатывается мне на грудь, а потом и вовсе устраивается на моих бёдрах. Крутится, безжалостно ерзает и, уткнувшись носом мне в живот, успокаивается. Ну, здорово! Безмятежно сопит, чуть приоткрыв рот, и, кажется, до невозможности невинным и беззащитным.
Прямо под его щекой все как-то подозрительно напрягается, ему, наверное, будет очень неудобно спать, если не прекращу пялиться на него. Стараюсь переключиться мыслями на посторонние вещи, например, на наш разговор с Дэвидом и его слова насчет моей новой статьи, на злобную собачку миссис Морис, которая своим мерзким лаем заменяет жителям будильник, да даже на саму миссис Морис, недалеко ушедшую от своего питомца как по вредности, так и по громкости голоса, и понемногу успокаиваюсь. Накрываю Роджера пледом, снимаю с него очки и залипаю на ближайшие полтора часа в телевизор.
Прихожу в себя от того, что начинает елозить головой и равно дышать, вдруг всхлипывает и стонет. Опять плохой сон. Опять ему снится, что он на улице один и всеми брошен. Опять мерзнет и голодает. Бедолага. Трясу его за плечо, тихонько зову, а он только сильнее жмется и всхлипывает. Слышу свое имя и становится не по себе. Резко просыпается, подскакивает и не может понять, где он находится, но я тут же его обнимаю покрепче, не давая впасть в очередную истерику. Странно это, наверное, выглядит со стороны: сижу, баюкаю на ручках взрослого парня, который и впрямь напуган и растерян, как ребенок. Вижу его расширенные зрачки и лихорадочный блеск в глазах, как нервно сглатывает и дышит тяжело, словно в горячке весь. Слушаю, как сердце заполошно бьётся, грозясь проломить грудную клетку и вырваться, и успокаивающе поглаживаю по спине.
