— Слушай, у тебя случайно карандаш не завалялся?
— Что, простите?
— Карандаш. Мой сломался, а другого нет. — Он, вздернув брови, в упор смотрел на меня и ждал. — Ну так как?
— А, да, конечно, — встрепенулся я, торопливо, чуть ли не с головой залез в сумку и извлек из нее целых три карандаша и положил на стол.
— О, вот это богатство! Куда тебе столько? Ты рисуешь?
— Нет, я не умею рисовать. Я астрофизику изучаю, — зачем-то пояснил я.
— О, понятно. А я художник, вот и рисую постоянно. Спасибо, звездочет! — громко рассмеялся он и снова уткнулся в блокнот.
Нахмурившись и буркнув себе под нос: «Я не звездочет…», вновь принялся за чтение. Время пролетело незаметно, обеденный перерыв подходил к концу, и мне пора было возвращаться в колледж. Внезапно на книгу прямо передо мной лег вырванный листок с нарисованным на нем моим портретом, таким, каким я никогда себя не смог бы увидеть: задумчивым, с закушенной губой, и удивительно привлекательным. Я поднял смущенный взгляд на своего соседа и улыбнулся.
— Спасибо. Но мне кажется, что вы немного приукрасили действительность, я не могу быть таким…
— Приукрасил? Хочешь сказать, что я обманулся? Поверь мне, как художнику, ты очень красивый! — гордо воскликнул он и протянул руку за рисунком. — Дай-ка, забыл кое-что…
Я вернул листочек, и парень выхватив его и сминая пальцами уголок, что-то быстро написал на нем и вернул со словами:
— Заканчиваю около пяти, в субботу меня лучше не трогать, а в воскресенье я весь твой. Увидимся, звездочет!
С этими словами он покидал в свою объемную сумку все, что лежало на столе, включая мои карандаши, накинул капюшон куртки на голову, закинул лямку на плечо и, подмигнув, скрылся в непогоде, оповестив о своем уходе мелодичным звоном дверного колокольчика. А я тупо пялился в листок, вглядываясь то в свой поразительно точный портрет, то в номер телефона и очень странное, явно не местное имя, и глупо улыбался.
Я позвонил ему не сразу, а после долгих мучительных размышлений. Ведь он мне дал свой телефон не для того, чтобы мы обсуждали английский климат или политическую ситуацию в Палестине. Я хоть и был абсолютным профаном в такого рода отношениях, но все же немного представлял, чем заканчиваются подобные свидания, и, плюнув на сомнения и страхи, все же встретился с ним. Мне было интересно. Уж больно любопытным показался этот парень. И в первую же встречу я оказался в его постели и в полной мере вкусил близость с мужчиной.
Есть люди — авантюристы по натуре, с горящими глазами, торопливой восторженной речью и безумными идеями, которым постоянно нужно куда-то спешить, бестолково метаться, пытаясь успеть везде и сразу. В их жизни хаос и спонтанность, я бы даже сказал: импульсивность — идут рука об руку. Порядка и каких-то последовательных действий от такого набора взрывоопасных качеств ждать не приходилось. Таким попробуй прикажи что-нибудь, до последнего будут отстаивать свою независимость, а потом вдруг сорвутся вдаль, посчитав это очередным приключением. Поэтому я старался держаться как можно дальше от таких личностей. К сожалению, с ним не получилось.
Он не особо задумывался о чем-то, жил по наитию, горел множеством идей и создавал вокруг себя фантастический хаос. И меня засосало в этот дикий необузданный круговорот на целых три года. Мы много общались, временами почти не отрываясь друг от друга, спорили и даже ругались так часто, что я сомневался в том, что мы близки; трахались, как ненормальные, и это всегда было похоже на схватку двух безумных самцов, которые никак не могли поделить одну кровать, нежели на чувственный секс любовников. Он был нежен, когда у него было хорошее настроение, груб, когда плохое и равнодушен, когда писал картины; агрессивен в сексе и совершенно бесполезен в быту. Его состояние менялось так часто, что я не знал, кого увижу утром, ложась с ним вечером в одну постель, и не был уверен, что встречаюсь с одним и тем же человеком.
И ведь жил себе спокойно, учился, общался с однокурсниками даже чаще, чем мог бы… И вовсе не потому, что был нелюдимым заучкой. Просто друзей у меня, по сути, не было. Вместо этого была застарелая проблема с доверием. Ведь друг — это в первую очередь выход из зоны комфорта. И вот я вышел, на свой страх и риск. И не знал как зайти обратно. Зачем я позвонил ему, зачем пришел на встречу, а в постель-то его зачем полез? Ведь мы даже приятелями не были. А все потому, что такому, как он, невозможно отказать, потому что такому веришь сразу.
С ним я словно на пороховой бочке сидел и не имел представления, когда он подожжет фитиль. Но уверен, дай я ему спички в руки, он бы незамедлительно это сделал, чтобы посмотреть, насколько сильно рванет. Его сумасбродствам не было предела. То он закидывал меня шквалом сообщений и звонков, не давая проходу и буквально вешаясь мне на шею, то игнорировал сутками, словно меня вообще не существовало, то неожиданно исчезал на несколько недель, оставляя меня в полнейшем отчаянии, то, как ни в чем не бывало, с улыбкой возникал на пороге и тут же начинал щебетать о том, как он замечательно развлекался в Мюнхене или Монтрё.
Он был как кот, гуляющий сам по себе. Надо сказать, он неплохо по мне прогулялся и исчез так же внезапно, как появился. Без лишних выяснений отношений и длительных болезненных расставаний. В одно прекрасное утро я проснулся один, и больше его не видел. Ни прощальной записки, ни прощального звонка — ничего! Сколько бы я сам ни пытался до него дозвониться, абонент с пугающей настырностью оставался вне зоны действия сети. Одним словом — недоступен для моих взбесившихся эмоций.
Страдал ли я? Мучился ли? Я не знал, что значит умирать от любви, и даже не предполагал, что вообще способен любить кого-то, тем более мужчину. Но, когда он не появился через месяц, не ответил ни на одно мое сообщение — я умер. Конечно, не в буквальном смысле, но окружающая реальность перестала меня интересовать. Я что-то делал, ходил на работу, через силу писал диссертацию, почти не ел, еще меньше спал, принимал душ, и жил скорее инстинктами, пребывая в полном равнодушии день за днем.
А потом язва, прихватившая меня прямо в лаборатории колледжа… Боль под ребрами, тошнота и головокружение от голода, потому что заставить себя съесть хоть что-то без отвращения стало для меня непосильным трудом, я списывал всего лишь на нервное перенапряжение, пока не очнулся на больничной койке с иглой от капельницы в вене и странным отупением в мозгах. Телесные страдания немного притупили душевную тоску, и из больницы я выписывался вполне здоровым, как мне казалось в тот момент. «Все болезни от нервов, молодой человек», — назидательно пригрозил при выписке своим костлявым пальцем седенький хирург, как будто что-то ещё можно было исправить. Все случилось как-то слишком быстро…
Но стоило мне мельком увидеть в интернете статью о его выставках, прочитать интервью, посмотреть на фотографии, где он, знаменитый и счастливый, в окружении красивых людей, преимущественно молодых парней, среди которых (я даже не сомневался) был его очередной любовник, как все вернулось с новой силой. Я дико ревновал, терзал себя, жалел и ненавидел за это.
Время шло, болезнь моей души утихала, как пламя становится все меньше и меньше, если его не питать, и настал тот день, когда я перестал думать о нем и следить за его бурной светской жизнью. Мне это стало неинтересно, тем более что холодный и бездушный мир небесных светил привлекал куда больше. По крайней мере, звезды не способны лгать, они всегда со мной и не исчезнут с небосклона ради более молодого или интересного ученого.
Я отпустил свою израненную любовь, как птицу выпускают на волю, и прошлое оставил позади. Потому что невозможно удержать в руках ветер. Он был стремительно летящей кометой, освещающей небеса любому, кто обратит на него взор, кто посмеет до него дотронуться, не боясь обжечься. И я был всего лишь одним из многих идиотов, кто по глупости дерзнул ухватить за хвост падающую звезду. Что ж, пускай летит…
