В последнее время все воспринимается как-то острее. Может, сказывается близость праздников — в такие дни одиночество ощущается особенно сильно, а может, я просто задолбался от этого бесполезного существования. Каждый день на грани отчаяния, будто хожу по краю и вот-вот сорвусь. И как же я боюсь этого! Боюсь, что однажды что-нибудь случится, и мне станет все равно… А ведь если бы я не сбежал тогда от отца, то мог бы уже быть дома и, по крайней мере, нормально питаться и спать в своей постели. Но в тот момент я всем сердцем ненавидел его за упрямство, за нежелание понять меня, за то, что он такой нетерпимый, и потому не захотел возвращаться с ним. Была еще одна причина, по которой я отказался уезжать из Лондона, романтически-глупая, но для меня очень важная — Брайан…
***
Я был таким счастливым в то утро. После ухода Брайана на работу я нежился в постели и с безмятежной улыбкой вспоминал самые классные мгновения прошедшей ночи. Непривычные, но такие желанные касания, сладкие стоны наслаждения, нетерпеливые движения навстречу. Сумасшедшие поцелуи, ласки и первый секс. Как молил о большем, жадно впитывая такую долгожданную близость, от чего мне чуть-чуть стало стыдно. Я все-таки добился своего! Брайан был таким нежным и осторожным поначалу и совершенно ненасытным в конце. Помню, как на следующий день у меня все тянуло с непривычки. Стоя под душем, я ощущал буквально каждую клеточку своего тела, чувствовал, как ноет каждая мышца и ломит кости. Я и не предполагал, что в этих местах может так болеть. Ага, как же! Словно на мне не Брайан лежал, а бетонная плита, которая к тому же тискала меня, целовала, да еще и трахала. Но, черт возьми, как же это было классно!
Я ждал его с нетерпением и пребывал в таком возбуждении, что готов был накинуться на него сразу, как он переступил порог квартиры… Но все, что произошло после, было похоже на дурацкую мелодраму, в которой мне была отведена самая отстойная роль. Отец был страшен в своей ярости. Впервые я по-настоящему испугался его, и умолял Брайана защитить меня. Но его словно подменили. Мелькнувшее в его глазах отчаяние сменилось холодной решимостью, и я увидел совсем другого человека, чужого, равнодушного…
— Твой отец прав, тебе нужно собираться. Я не должен тебя удерживать, — его слова отрезвили меня, будто на макушку внезапно вылили ведро ледяной воды.
Он так легко от меня отказался, даже не попытался удержать, так просто отпустил, что это оказалось полной неожиданностью. Почему? Неужели он ничего ко мне не испытывал? Неужели я был для него всего лишь потерянным щенком, которого он пожалел, приютил, а когда наигрался и устал возиться, то отыскал старого хозяина и без сожаления вернул меня ему? А я-то дурак, от радости голову потерял. По-глупому доверился, влюбился, надеясь, что это взаимно, и вот теперь расплачивался за свою наивность. Он меня предал, и я так злился на него, почти ненавидел, но по-прежнему продолжал любить.
Всю дорогу до вокзала отец отчитывал меня, как малолетнего преступника, не стесняясь в выражениях, припомнив все, что им с матерью пришлось пережить по моей милости. От этого я чувствовал себя еще более униженным. А потом, как представил, какая жизнь ждет меня дома, а судя по словам отца: сидеть мне под домашним арестом до совершеннолетия, да еще и к психологу придется ходить, как будто это что-то изменит; представил, что если сяду в этот чертов поезд и вернусь, то уже никогда не увижу Брайана. И в тот момент, наплевав на злость и обиду, я готов был сделать все, что угодно, хоть истерику закатить прямо посередине зала ожидания, только бы не позволить увезти меня. И безумная идея, отчаянная по своей сути, пришла мне на ум.
Я тогда плохо соображал, что делал, скорее поддался мимолетному импульсу и жутко боялся провала. Но то ли мой родитель был достаточно пьян и совсем не ждал от собственного сына такой подлянки, на что я, в общем-то, и надеялся, то ли удача все же решила снизойти до меня и осчастливить своей царственной улыбкой. Но у меня все получилось!
Банковскую карточку он, конечно, не рискнул отдавать, и даже когда вытащил несколько купюр, то еще колебался какое-то время, а я, напустив на себя виноватый и покорный вид, добавив в голос побольше скорби, заверил его:
— Не переживай, я не сбегу. Да и некуда мне бежать… — И честно-честно посмотрел. — Все равно мне в туалет нужно, а билеты продают в той же стороне, вот и куплю заодно. Хотя, если не веришь… — И плечами небрежно так пожал, для убедительности.
Но он, наградив коротким: «не задерживайся», все же вложил деньги мне в руку. Внешне я старался быть спокойным и даже подавленным, изображая вселенскую скорбь, но внутри все ходуном ходило. Казалось, что стук моего сердца был слышен на весь вокзал; от волнения меня колотило мелкой дрожью, спина взмокла и покрылась колкими мурашками, а пальцы заледенели, как на морозе. По правде говоря, я был удивлен, что так легко смог обмануть, ничем себя не выдав. Но это было уже неважно, главное — мне поверили. А все, что произошло дальше, было предсказуемо и давно продумано. Побегай-ка с моё от констеблей!
До туалета я шел, едва сдерживаясь, чтобы не рвануть со всех ног, но, ощущая направленный на свой затылок тяжёлый пристальный взгляд, вынужден был действовать осторожнее. Юркнув внутрь, я резво стянул с себя куртку и шапку и как попало запихал их в рюкзак. Хорошо, что он такой вместительный, и при желании туда можно было всю мою одежду засунуть вместе с обувью. Спрятал наличку в карман джинсов, натянул капюшон от толстовки на голову, чтобы скрыть свою приметную блондинистую шевелюру, подождал несколько минут и, приоткрыв дверь, отыскал глазами отца. Как назло, он сидел слишком близко, лицом к кассам, — а значит, и ко мне, — и непрерывно наблюдал. Вот же блядство! Но это тоже не было особой проблемой. Дождавшись, когда меня хоть немного скроют спешащие на посадку пассажиры, я тихонько выскользнул в зал ожидания и тут же смешался с толпой.
Многие вокзалы я знал, как свои пять пальцев, а затеряться среди людей мне — уличной крысе, не составило труда, поэтому шансов засечь меня практически не было. Тем более я превосходно ориентировался в городе. И все же убегал я с такой скоростью, что едва ли успел почувствовать холод через плотную ткань толстовки, пока не наткнулся на указатель станции метро Паддингтон и не очутился внутри. И только сев в поезд и одевшись как следует, наконец, перевел дух. Мне было насрать, что я обманул отца, и даже на то, что в очередной раз обокрал его, — теперь я свободен, и только это имело значение. Снова, как и в прошлый раз, вот только… Я не представлял, куда идти.
Подвальчик, в котором последнее время обитал Тим, оказался безлюдным и, похоже, давно заброшенным, и я понятия не имел, где искать своего товарища. Недолго думая, я решил наведаться в притон. Помнится, там ко мне неплохо относились, с пониманием, частенько подкидывали кое-что из еды, пускали переночевать, и если не попадаться на глаза хозяину, там можно было переждать самые паршивые дни. Но меня постигла очередная неудача.
Прежнего владельца — того мудака, который не оставлял меня в покое, арестовали за торговлю малолетками, накаченными под завязку наркотой. Кто-то из шлюх снова умер, и за него взялись всерьез. А новый владелец — зверюга редкостная, с работниками не церемонился, порядки установил жесткие и вообще никому спуску не давал. Многие тогда очутились на улице: кого-то выгнал, кто-то сам сбежал, не выдержав. На фейс-контроль поставил двух амбалов в строгих костюмах, от устрашающего вида которых хотелось тут же развернуться и убраться прочь.
Все это я узнал у курившего возле служебного входа незнакомого парня, судя по настороженным и высокомерным взглядам, которые он бросал, очень недовольного моими расспросами. Я же с жадностью вдыхал табачный дым; он щекотал горло, вызывая невыносимое желание покурить. Не стерпев, я рискнул и просил сигарету, но парень сплюнул себе под ноги, неожиданно грубо послал меня и скрылся за металлической дверью. Странный он какой-то… Зато я выяснил, что отныне эта «кормушка» была закрыта для меня.
