Осталось каких-то четыре дня, и наступит главный праздник во всем Соединенном Королевстве. Мохнатые ели, наряженные блестящими игрушками и разноцветными, мигающими до рези в глазах огнями, стоят на каждом свободном пространстве. На Трафальгарской площади не протолкнуться — вот что значит день без сырости. Компания подвыпивших и чересчур активных Санта-Клаусов в красных, подбитых мехом шубейках, с развевающимися бородами и с пухлыми мешками за спинами, шустро снует в толпе, громко зазывая детишек и раздавая направо и налево никому не нужные сувениры. Один из ряженных, полноватый и с выпученными глазами, неожиданно налетает на меня, обдавая терпким запахом перегара, сует в руку карамельную трость и, прохрипев: «С Рождеством!», скрывается за яркими куртками гуляющих.
Улицы пестрят фигурками ангелов, оленей и эльфов; широкие окна магазинчиков и пабов украшены сверкающими снежинками и звездами, почти на каждой двери висят рождественские венки. А в «Ковент-Гарден», забыв обо всем на свете и не обращая внимания на поминутно толкающихся людей, нагруженных подарочными пакетами, я замираю посреди торгового ряда и, как восторженный ребенок, пялюсь по сторонам, разинув рот от изумления. Праздничная лихорадка немного заряжает оптимизмом. Так и хочется задержаться подольше и поглазеть вокруг. Но мне приходится торопиться, иначе рискую загнуться с голоду, и так уже в двух местах опоздал.
Возле торгового центра «Брансуик» представитель какой-то аптечной сети под звуки «Rockin’ Around the Christmas Tree» зазывает покупателей на финальную распродажу года. Среди мерцающих огнями елок и наряженных в костюмы мультяшных героев аниматоров носятся дети и собаки. Родители, не желая выпускать из поля зрения своих неугомонных чад, следуют попятам. Радостная возня, визг и смех резко бьют по ушам, оглушая и вызывая нестерпимое желание бежать прочь, но где-то в груди отдаются теплом приятные воспоминания детства. От аппетитных ароматов, витающих над многочисленными лотками с выпечкой и горячими напитками, у меня скручивает желудок и начинает мутить.
Две молоденькие девушки из Армии спасения уже собирают вещи, и мне каким-то чудом достается последний контейнер. Фух, отлично! Еды немного, но я и этому рад, тем более весь оставшийся хлеб мягкий, хрустящий, от одного вида которого рот наполняется слюной, тоже перепадает мне. Но только я отхожу на пару шагов, как меня со всей дури толкают, вырывая контейнер, а плечо обжигает острой болью. Под тяжестью чьего-то тела я падаю на землю, едва успев подставить ладонь, чтобы не проехаться щекой по грязной, вымощенной шероховатой плиткой дорожке. Резко дергают рюкзак, но я вцепляюсь в лямки мертвой хваткой; слышу истошный женский крик и злобное ругательство рядом с ухом. Меня тут же отпускают, и только гулкий топот убегающих ног указывает на то, что опасность миновала.
С трудом сажусь и зажимаю порез. Твою ж мать! Ну что за день такой. Штанины джинсов потемнели от грязи, рукав тоже испачкан, да еще и порван, а вокруг раскиданы смятые подошвами ботинок куски багета. Жалко-то как! Ладно хоть рюкзак смог удержать. Что ж, придется тратить деньги, которых и так почти не осталось. Жрать-то охота, а я уже сутки толком не ел. Еще один такой «пустой» день, и я буду вынужден лезть в заначку.
Рядом на коленях сидит бледная девушка-волонтер и испуганными глазами осматривает меня. Что-то невнятно бормочет, чуть не плача, нелепо извиняется непонятно почему и протягивает мне какую-то мелочь. Горько усмехаюсь, поднимаюсь, опираясь на заботливо протянутую руку, забираю монетки — я не гордый, для меня каждый пенни важен, и поспешно сваливаю. Не дай Бог прибегут стражи порядка — не отвертишься.
Рана пульсирует, не переставая, и каждое движение отдается новыми вспышками боли. Когда тот мужик накинулся на меня, я даже пискнуть не успел, так внезапно и быстро все произошло. Тело будто парализовало, и в животе похолодело от страха. Таким отморозкам прикончить человека ничего не стоит, и если бы девчонка не спугнула его своим криком, мои мучения на этом могли закончиться. Тошнота комом подкатывает к горлу, и я делаю несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться. Холодный воздух немного приводит в чувство.
Чертово Рождество! Из-за этих праздников люди словно разума лишаются, вон даже с ножами кидаются ради куска хлеба. О том, что где-то на дне моего рюкзака валяется перочинный ножик, я даже и не вспомнил. Да и что бы я сделал против этого сумасшедшего? Надеюсь, рана окажется несерьезной, куртка и толстовка должны были немного смягчить удар. Теперь вот плечо жутко саднит, как бы заразу какую не подхватить. Надо бы дойти до какой-нибудь церкви, там сестры милосердия без лишних вопросов помогут. Должны помочь. Рождество же… черт! Время волшебства, как же… Для полного счастья не хватает только подохнуть от заражения крови.
Я давно перестал верить во всякую рождественскую чушь и не собирался, как дебил, скакать вокруг елки в поисках дурацкого подарка… Нет, я люблю подарки и даже очень, но как-то глупо рассчитывать, что это будет не просто дата в календаре, а настоящее волшебство, как в детстве, когда с замиранием сердца ожидаешь какого-нибудь чуда. Сейчас мне уже ничего не нужно, да и мечтать о чудесах, когда нестерпимо хочется жрать, когда только благодаря немыслимому везению остаешься жив, когда примерзаешь, пусть и новыми кроссовками к асфальту, практически невозможно.
Как-то не задалась у меня жизнь. Родился не таким, как все: не с той внешностью, не с тем характером, а главное с неправильной ориентацией, и уже на собственной шкуре испытал, каково это отличаться от толпы. И как бы я ни старался, ничего не получается, всегда находится тот, кто ради потехи поиздевается надо мной и ткнет мордой в дерьмо. Я же нормальный человек и тоже имею право быть счастливым, но пока получаю одни лишь страдания. А люди, как оказалось, очень жестоки, особенно самые близкие.
Ветер усиливается, резкими порывами принося к моим ногам мелкий мусор и щедро кидая в лицо снежным крошевом. Закопавшись в свои тяжелые мысли, я даже не замечаю, как меняется погода. Снег идет. Останавливаюсь, задрав голову к небу, и невольно улыбаюсь; на меня из мрачной высоты падают крупные пушистые снежинки, тают на теплых щеках, стекая каплями к подбородку, оседают на ресницах и путаются в волосах. Накидываю на макушку капюшон от толстовки и бреду сам не знаю куда. Вокруг все суетятся, куда-то спешат, к кому-то возвращаются, всех где-то ждут, встречая теплыми объятиями и радостным смехом. А мне больше некуда спешить. Улица, словно давненько поджидая, вновь с жадностью поглощает мою одинокую душу. Мне некуда возвращаться, меня никто не ждёт.
***
Стою, уткнувшись лбом в огромное, ярко освещённое окно кофейни. Из приоткрытой двери тянет кислым запахом кофе и чем-то остро-мясным, будто перед носом пронесли пиццу с пряной пепперони. От горячего дыхания стекло запотевает, скрывая от меня чужую счастливую жизнь. Провожу ладонью по поверхности, стирая мутный след, и вглядываюсь внутрь. Там красиво и даже слишком. Словно я разглядываю ожившую картинку из глянцевого журнала для домохозяек с наглядным примером, как следует украшать дом в Рождество.
Прямо под потолком по всему периметру тянутся еловые гирлянды с красными бантами и блестящими, свисающими на лентах золотистыми шарами. На стенах развешаны картины с зимними сюжетами и рождественские венки. В дальнем углу, подмигивая огоньками, стоит пушистая ель, настолько большая, что звезда на макушке немного криво упирается в потолок. Повсюду натыканы веточки омелы (куда же без нее!), и двое влюбленных, намертво приклеившись друг к другу, самозабвенно отдают дань древней традиции, позируя на камеру. Официанты в дурацких колпаках и чистеньких передниках суетливо носятся между посетителями, разнося разные вкусные блюда и горячие напитки. На каждом столике горят маленькие свечи в резных подсвечниках, освещая сытые лица гостей. И выглядит это неестественно сказочно, ведь здесь, по эту сторону окна, все мрачно-серое, пустое и безнадежное.
