Рядом с бутиком одежды задерживаюсь немного дольше. Мечтаю, как когда-нибудь, когда и у меня будет достаточно денег, я тоже смогу ходить в такие места и покупать брендовые шмотки, дизайнерские джинсы, футболки, тонкие кашемировые джемпера, которые приятно ощущать кожей, а не вот эти изношенные и пропахшие потом тряпки, которые на мне надеты. Единственное, что мне нравится в своей одежде — это теплый свитер с пингвином, который я получил от сестер милосердия в какой-то церкви, куда случайно забрел на прошлое Рождество. И я берегу его. Хотя, наверное, и его бы смог променять на что-нибудь из тех модных вещиц, разложенных на полках.
Останавливаюсь рядом с огромным, почти во всю стену окном какой-то кофейни и живот скручивает болезненным спазмом: от запахов, которые доносятся сквозь приоткрытую дверь, от вида аппетитных булочек и пирожных, разложенных на витрине. И голодные злые слезы начинают литься из глаз. Хочу туда, сидеть вместе с этими счастливыми людьми, пить горячий шоколад, смеяться и болтать с друзьями о всякой ничего не значащей ерунде. Но меня не пустят, не примут такого, какой я сейчас, и даже мимо пройдут и не заметят. Я — пустое место для всех этих людей. Даже вот для этого богатого, холеного и очень, очень красивого мужчины, который сидит передо мной по ту сторону окна, в тепле и сытости. А я никогда таким не стану.
Ну и где, спрашивается, справедливость?
На секунду он возмущенно оглядывает меня и тут же брезгливо отворачивается, что-то нашептывая себе под нос. Ну, конечно, разве можно, глядя на меня, испытывать другие чувства, кроме отвращения? Если только жалость, будь она неладна… И еще неизвестно, что хуже. И мне бы уйти, но я не в силах оторвать взгляд от витрины с выпечкой, от ярких огней за стеклом, от радостных лиц. Но больше всего от его тонких пальцев, с изяществом аристократа держащих чашку с чем-то горячим и, конечно же, очень вкусным, от его потрясающих кудрявых волос, которые, наверное, пахнут кофе или любимым шампунем и приятные на ощупь, от его хрупкой на вид шеи, едва закрытой дорогущим шарфом. Не могу оторваться и пялюсь, чуть не рыдая от безысходности. Но он встает и сам куда-то уходит. Как жаль…
А в следующее мгновение я не верю своим глазам! Потому что он приближается ко мне и накрывает зонтом, окутывая теплом и легким запахом парфюма, а затем мягко, но настойчиво утаскивает в эту кофейню, в этот маленький вкуснопахнущий мир, делая мне чуть ли не рождественский подарок. И плевать, что до Рождества еще так далеко, а этот мужчина даже отдаленно не напоминает Санта Клауса. Зато он покупает мне и горячий шоколад, и пирожное, и все-все, что выбирает мой изголодавшийся желудок.
И, несмотря на мою грубость, которая так некстати вылезает в ответ на вполне безобидные вопросы, только смотрит внимательно и — надо же! — улыбается. Смотрит уже по-другому, не кривясь от отвращения, как официант, как все эти счастливые, но злые люди, а с пониманием и, вот как та девушка из Армии спасения, с состраданием, почти ласково и почти не обидно. Удивительно даже… Не верю, что все это происходит со мной. И тихонько под столом, через дырку в штанах щиплю себя за ляжку, чтобы очнуться, но вокруг все настоящее, хоть и невероятное.
Замечаю большую кожаную сумку у его ног. Наверное, только приехал, что вряд ли, иначе зачем бы ему сидеть в какой-то забегаловке, а не спешить туда, где его ждут, а может наоборот, уезжает, что больше смахивает на правду. Тем более вокзал в двух шагах… Скорее всего, торопится к жене и детям, хотя кольца на пальце нет, только золотой перстень на мизинце правой руки. Необычно, и на обручальное совсем не похоже. Но такие добрые и щедрые не бывают одинокими. Подозреваю, что кто-то у него непременно есть, и если не жена, то, возможно, девушка или даже парень (чем черт ни шутит?), кошка или собака, или вовсе какое-нибудь экзотическое животное. Вон как пялится на пингвина на моем свитере…
И от всех этих мыслей становится грустно. Потому что уезжает, да и вообще вряд ли живет в Лондоне. Такие, как он, должно быть, живут в небольших городках вроде моего, в уютных домиках с лужайкой и барбекю на заднем дворе, в окружении большой и любящей семьи… А в этом фальшивом городе давно уже не осталось ни добра, ни сострадания, ни любви.
Неприятный официант, надменно и явно демонстрируя свое неодобрение, расставляет передо мной тарелки, раскладывает приборы и под хмурым взглядом моего благодетеля испаряется. Все выглядит и пахнет настолько аппетитно, что рот наполняется слюной, а желудок подпрыгивает от восторга. Даже прикасаться страшно, а вдруг все это всего лишь голодный сон? После такого точно лучше не просыпаться, а то останется одно желание — сразу в петлю. Но странный мужчина, которого зовут Брайан, совсем по-настоящему пододвигает ко мне тарелки и как будто бы упрашивает меня поесть.
Вкусно! Даже больше скажу: охренительно! Уже не помню, ел ли я что-либо вкуснее этого. Я полностью растворяюсь в блаженном тепле и желании насытится, но спокойный и, как мне показалось, немного строгий голос возвращает меня к жестокой реальности:
— Сколько тебе лет, Роджер?
Вздрагиваю и внутренне сжимаюсь от тревоги, а он гипнотизирует меня своими пронзительными светло-карими глазами и ждет. Вот на кой черт ему сдался еще и мой возраст? Одного имени уже недостаточно? Он из социальной службы? Вроде не похож. Расслаблен, улыбается приветливо, но почему-то я ему не доверяю. Решаю, что лучше будет соврать, поэтому невнятно выдаю:
— Восемнадцать…
— А из дома почему сбежал?
Так говорит, будто все про меня знает. У меня что на лбу написано? Вдруг я сирота… А что, отличная идея, так и скажу, авось отстанет.
— Нет у меня дома, — ворчу, а сам уплетаю за обе щеки. Через два года скитаний обо мне наверняка забыли, так что теперь меня смело можно назвать сиротой. От этого становится как-то тоскливо, и я шмыгаю носом. — И родителей нет. Ничего у меня нет.
— Как это нет? У всех есть родители… — Вот же пристал, как заноза в заднице, пожрать спокойно не дает.
В жизни дерьма достаточно, уж я-то знаю об этом побольше некоторых. Но на его лице столько удивления, будто он с другой планеты свалился. Такой взрослый и такой наивный. Не хочу его обижать, он все-таки доброе дело сделал, хоть и задает уже совсем не безобидные вопросы. Но надолго меня не хватает, и почему-то все снова скатывается к грубости. Не стоит его благотворительность моего спокойствия. Он видит меня впервые, а через минуту уже забудет, как страшный сон. Так какого черта ему нужно? С трудом отрываюсь от запеченной под золотистой сырной корочкой картошки с мясом и подскакиваю, собираясь одеться и уйти. Ни к чему, чтобы меня мучили допросами за миску жратвы и пирожное. Наверное, в моем взгляде появляется что-то неприятное, и это, похоже, смущает его.
— Извини, это, конечно, не мое дело. — Вот уж точно! Нечего лезть своим длинным носом, куда не следует. — Доешь, пожалуйста.
Больше он меня не допрашивает, только смотрит с какой-то грустью, а я выдыхаю с облегчением и, немного успокоившись, с жадностью поглощаю все, что осталось на тарелке. Мало ли что еще взбредет в голову этому странному человеку. Его пристальный взгляд меня не столько нервирует, сколько приводит в трепет. Запоздало понимаю, что, наверное, сейчас придется расплачиваться за маленький кусочек этой красивой жизни, в которую меня по ошибке впустили. И мне бы задуматься о том, как незаметно улизнуть… Но я настолько пьянею от сытости, что думать о чем-то плохом попросту лень. Тем более о том, что нужно будет вставать, надевать холодную и насквозь вымокшую куртку и снова продолжать свои скитания.
А потом я уверовал в рождественское чудо окончательно — и это в конце октября! — потому что он достает деньги — целых сто фунтов! — и протягивает мне. Вот так просто, без мерзких намеков на быстрый перепих в ближайшем отеле, даже не предлагая пройтись до вокзального сортира, где я мог бы ему отсосать. Да за такие бабки ему бы две шлюхи отсосали одновременно! А он легко, без сожаления сует, еще и настаивает, и все для того, чтобы я купил себе еды. Святая Дева Мария, разве такое возможно? Неужели сегодня день жалости ко всем сирым и убогим? А может, там, наверху, кто-то смилостивился, рассудив, что и я, наконец, заслужил немного человеческого тепла и участия? Размечтался, ага… Держи дырявый карман шире!
