Девиантная принцесса - Трейси Лоррейн

Сильная дрожь пробегает по моему позвоночнику, когда холодный твердый пол подо мной впивается в мои лопатки. Но не бетонный пол заставляет мою кожу покрываться холодным потом.

Это человек, нависший надо мной. Его глаза жесткие, злые. Отсутствие каких-либо эмоций, которые, как мне казалось, я начала видеть в них за последние несколько дней.

Мои губы приоткрываются, но слов не выходит. Мы были здесь раньше, и это всегда заканчивается одинаково.

На этот раз ничего не изменится. Во всяком случае, сейчас будет только хуже.

— П-пожалуйста, — наконец хнычу я, когда он держит пистолет ровно, направленный прямо мне между бровей.

— Почему? — Выплевывает он. — Зачем мне тебя спасать? Потому что ты моя жена? — Последнее слово слетает с его языка, как будто он даже не может его произнести.

Похоже, мне трудно это принять. Мы женаты. Он мой муж. И что еще хуже, моя собственная гребаная мать подписалась на это. Она приговорила меня к этому аду.

Мои кулаки сжимаются, когда чистая ненависть к женщине, по которой я все еще тосковала всего несколько часов назад, течет по моим венам, отравляя каждый мой вдох.

Как она могла? Она продала меня Чирилло, как будто я была не более чем призовой коровой.

Слезы жгут мне глаза, но я отказываюсь плакать. Я отказываюсь показывать этому извращенному ублюдку, что все это влияет на меня.

— П-пожалуйста, — пытаюсь я снова. — Просто сделай это. Положи этому конец прямо сейчас.

Впервые с тех пор, как я открыла глаза, я вижу, что его цель колеблется. Это почти так, как если бы то, что я умоляла его убить меня, влияет на него.

Что не может быть правдой, потому что ничто, и я имею в виду ничто, не влияет на фокус Тео Чирилло. Когда-либо.

Улыбка дергается на моих губах.

— Ты не можешь этого сделать, не так ли? Хладнокровный, безжалостный Теодор Чирилло не может заставить себя застрелить собственную жену. Что подумает твой отец, когда узнает?

Стук.

Резко втягивая воздух, я сажусь прямо и смотрю на дверь.

Мое сердце так сильно стучит в груди, что у меня кружится голова.

Темнота, к которой я почти привыкла с тех пор, как впервые очнулась здесь, окружает меня, холод камеры проникает в мои кости.

— Черт, — шиплю я, подтягивая ноги к груди и хмуря брови, пока я пытаюсь успокоить свое сердце.

Я не преуспеваю в маленьких пространствах. У меня никогда не получалось. Но мама позаботилась о том, чтобы моя клаустрофобия с годами только усиливалась, когда я запиралась в своей крошечной комнате, часто в темноте из-за отсутствия электричества, пока она развлекала гостей.

Я сжимаю и разжимаю кулаки, пытаясь остановить их дрожь, но это бессмысленно.

Я хочу кричать, требовать, чтобы тот, кто только что был здесь, вернулся и помог мне. Но я не хочу.

Мне все равно, кто это там. Я отказываюсь умолять. Я отказываюсь казаться слабой.

Я лучше этого.

Я лучше его.

Мама, возможно, трахала меня на каждом шагу, даже когда я думала, что она мертва, но она готовила меня к таким временам, закаляла меня, делала меня неприкасаемой.

Я повторяю эти слова снова и снова, покачиваясь взад и вперед, пытаясь контролировать дыхание. Мой разум все еще затуманен от тех наркотиков, которые мне давали, и мои галлюцинации продолжаются, не давая мне снова заснуть. Не то, чтобы это было каким-то облегчением. Образы просто продолжаются в моем сне.

Что бы я ни делала, я не могу выкинуть из головы суровое лицо Тео или смертельно бледное лицо мамы.

Я понятия не имею, сколько времени проходит, пока я отговариваю себя от постоянной панической атаки, когда лязг замка на открываемой двери заставляет меня резко выпрямиться, а сердце подпрыгивает к горлу.

Из коридора льется свет, и я вздрагиваю, когда темная фигура входит в комнату.

Отказываясь съеживаться, я осторожно и невероятно медленно поднимаюсь на ноги, удерживая его взгляд.

— Чего ты хочешь? — Огрызаюсь я, мой голос грубый.

Я потеряла всякое чувство времени. Возможно, прошло всего несколько часов, когда он оттащил меня от тела моей матери, а могло пройти и несколько дней. Я действительно понятия не имею.

— Эмми, я…

— Нет, — рявкаю я, но это выходит не так сильно, как я надеялась. Я слишком слаба. Делая шаг вперед, я держусь прямо, несмотря на то, что моему телу хочется снова свернуться в клубок. — Не смей, блядь, пытаться извиниться за это. Тебе, блядь, не жаль, и даже не пытайся притворяться, что тебе жаль. Во всем этом ты виноват, — кричу я, протягивая руки, чтобы показать на крошечную камеру, в которую он, должно быть, бросил меня после того, как накачал наркотиками.

— Эм, это даже близко не похоже на правду.

— Нет? Так ты не хочешь сказать мне, какого хрена ты запер меня, как какого-то гребаного заключенного?

Он удерживает мой взгляд достаточно долго, чтобы я поняла, что не получу ответа.

— Ты гребаный засранец, — кричу я, бросаясь вперед, сжимая кулаки и ударяя ими по его груди. — Я ненавижу тебя, я ненавижу тебя, я, блядь, ненавижу тебя! — Я кричу громче с каждым ударом, пока не начинаю кричать, как банши.

Мои мышцы горят от движений, а грудь болит от частых вдохов, но я не останавливаюсь. Я не могу.

Все, с чем я пытался справиться за последние несколько месяцев, вырывается из меня в яростном порыве. Мой гнев из-за того, что мама бросила меня, одиночество от того, что я наблюдаю, как папа и Пайпер влюбляются друг в друга. Черт, Стелла и Себ тоже. Разочарование из-за того, что этот придурок поставил под сомнение мою мораль и лояльность передо мной только для того, чтобы заставить меня разогнаться до ста восьмидесяти и заставить меня начать влюбляться в него и его гигантский член.

— Гребаный засранец, — кричу я еще раз, борьба начинает покидать меня.

Слезы, обжигающие мои глаза, наконец-то капают, но я не перестаю бить его, чтобы вытереть их.

Пусть он увидит. Пусть он станет свидетелем того, что именно он сделал со мной.

Меня это больше не волнует.

Ложь, секреты… Все они повергли меня в уныние.

Он запер мою гребаную мать в камере. Он позволил ей умереть — я проглатываю огромный комок эмоций, который встает у меня в горле при мысли о том, что она истекает кровью здесь, внизу.

— Я ненавижу тебя. — На этот раз мой голос слабее, настолько тихий,