Королева Братвы и ее короли - Селеста Райли

ЛАНА

— Клянусь, если этот парень нас надует, я лично запихну его в его же груз, — бормочу я, опустив стекло, чтобы выплюнуть жвачку. Горизонт Лос-Анджелеса вырисовывается в ночи, как чудовище, освещенное и готовое проглотить душу целиком. Мои очки Ray-Ban бессмысленны в этот час, но они как броня. Без доспехов в бой не пойдешь.

Григорий рядом со мной — мужчина-гора с кулаками, которые расскажут больше историй, чем вся моя коллекция шрамов. Роман снаружи, руководит цирком, пока наши ребята, грузят ящики, не совсем заполненные секретным рецептом печенья вашей бабушки. Ночь наполнена напряжением, и даже воздух кажется недобрым.

Мы подъезжаем к докам — месту, где пахнет солью, грехом и немного отчаянием. Идеально для сделки во вторник вечером. Контрабандист уже ждет, на его лице нарисована самодовольная улыбка, словно он только что выиграл в лотерею. У него такой взгляд, который говорит о том, что он считает себя самым умным в комнате. Спойлер: это не так.

Он подходит ко мне, протягивает руку, как будто мы не в грязном доке, а на каком-то шикарном торжестве. Григорий делает шаг передо мной — живой, дышащий знак "Посторонним вход воспрещен". Рука контрабандиста повисает в воздухе, и я не могу удержаться от ухмылки.

— Давай обойдемся без любезностей, — говорю я, обходя Григория. — У тебя есть что-то для меня?

Он кивает, указывая на контейнер без надписей. Все это очень похоже на плащ и кинжал, или, в нашем случае, кокс и развязность. Мы подходим, и он начинает сыпать заверениями о качестве и осторожности. Я отмалчиваюсь, сканируя взглядом окрестности. Доверие — роскошь в этом бизнесе, а я больше склонна к бюджетным покупкам.

— Здесь все? — Спрашиваю я. Это не просто дружеский вопрос.

Один из моей команды, парень, которого мы все называем Твитчем из-за его нервного тика, выходит вперед с планшетом. Он дотошен, и эта черта не раз спасала наши задницы. Он начинает считать, отмечая цифры себе под нос, переходя от ящика к ящику с натренированным взглядом. Контрабандист наблюдает за Твичем, пытаясь скрыть свою нервозность ухмылкой, которая больше похожа на гримасу.

— Все учтено, уверяю вас.

Но когда Твитч заканчивает, он подходит к нему, покачивая головой.

— Не хватает, — пробормотал он достаточно громко, чтобы контрабандист услышал.

— Похоже, ты пытаешься нас обмануть, — говорю я, мой голос спокоен, но холоден. В глазах контрабандиста мелькает паника, затем вызов.

— Я… Должно быть, это какая-то ошибка, — заикается он, но уверенность исчезла из его голоса.

— Никакой ошибки, — огрызаюсь я, подходя ближе. — И поскольку ты не выполнил обещанного, мы корректируем оплату.

Лицо контрабандиста опускается, реальность его положения становится мучительно ясной.

— Но я…

— Никаких "но". Тебе повезло, что мы вообще платим.

Я подаю сигнал одному из своих людей, и тот выходит вперед с кейсом. Я открываю его, достаю пачку банкнот, а затем, с нарочитой медлительностью, вынимаю еще несколько, следя за тем, чтобы контрабандист видел каждое движение. Посыл ясен: мы здесь контролируем ситуацию.

Кейс со щелчком закрывается, звук отдается эхом во внезапно наступившей тишине. В этот момент он выходит из себя и сплевывает мне под ноги — отчаянный поступок отчаявшегося человека.

— Ты думаешь, что ты такая умная, со своими политиками в заднем кармане. Я могу вычеркнуть тебя из жизни, заставить вернуться к шлюхам, где тебе самое место!

В тот момент, когда его слюна попадает на землю, Григорий выхватывает пистолет, гладкий, как шелк, но холодный, как лед, и шагает передо мной, как молчаливый гигант, без слов говорящий всем, что здесь они остановятся. Никто не станет связываться с его подопечной — только не при нем.

Я встречаюсь взглядом с контрабандистом, мое сердце колотится, но голос тверд.

— У ебя есть ровно один шанс извиниться. — Мое лицо в нескольких дюймах от его лица, достаточно близко, чтобы чувствовать его неровное дыхание. — Опустись и вылижи мои сапоги, как собака, которой ты и являешься.

Он ухмыляется, и этот мерзкий звук скребет мои нервы.

— Сучка, ты думаешь, что можешь…

Его слова обрываются бульканьем, когда мой нож находит пристанище в его кишках. Я уже двигаюсь, уклоняясь от его жалкой попытки ударить меня, и моя нога соприкасается с его коленом, отправляя его на землю.

Пистолет Григория не дрогнул, но его взгляд переместился на упавшего контрабандиста, давая понять, что если он попытается что-то сделать, то его ход будет следующим. Люди контрабандиста неподвижны, как статуи, никто не решается нарушить тишину, нависшую, как гильотина.

Мгновение тянется, за мгновение до того, как разверзнется ад. Роман поднимает руку, молчаливый дирижер смертоносного оркестра. Каждый пистолет в моей команде поднимается, нацеливаясь на контрабандиста и его людей. Сообщение не могло быть более четким, если бы оно было написано неоном над нашими головами.

— Повинуйся, или они все умрут, — говорю я, мой голос ровный, но слова прорезают напряжение. — А ты? Ты будешь жалеть, что не сделал этого, когда я с тобой закончу.

Он колеблется, в его глазах мелькает вызов, который угасает так же быстро, как и появился. Он знает, что его превосходят, превосходят числом. С ворчанием он перекатывается на живот, борьба высасывает из него все силы. Я вытаскиваю пистолет, его вес в моей руке успокаивает. Стоя над ним, я не могу не чувствовать серьезность момента. Это та часть игры, о которой вам не рассказывают, — тяжесть, окончательность.

Он что-то бормочет себе под нос, возможно, проклятия или молитвы. Неважно. Мой палец нажимает на спусковой крючок. Выстрел рассекает ночь, ставя последний знак препинания в предложении, которое мы начали, как только ступили на эти причалы.

Воздух вырывается наружу, тяжелый от запаха пороха и окончательности. Моя команда опускает оружие по очередному жесту Романа, напряжение уходит, сменяясь мрачным удовлетворением. Когда мы поворачиваемся, чтобы уйти, я не могу не оглянуться. Тело контрабандиста лежит неподвижно. Это не красиво, не героически — это выживание, простое и понятное.

Голос Григория прорезает тишину, в нем звучит что-то похожее на озабоченность, а может, просто любопытство.

— Это действительно было необходимо?

Я смотрю на него и не могу удержаться от полуулыбки, пляшущей на моих губах.

— Ты тот, кто при первых признаках неприятностей направляет пистолет на голову каждого ублюдка.

Он хмыкает, и этот звук говорит больше, чем могли бы сказать слова. Григорий всегда был больше склонен к действиям, чем к разговорам.