— Между прочим, хороший комплимент, — сказала она, глядя на меня с полуживой иронией.
— Из этого платья можно было бы что-нибудь сделать, — я пропустил ее фразу мимо ушей. — Например, расположить звезды одной опоясывающей линией, на талии. Красиво и со вкусом.
Она посмотрела на меня с какой-то новой заинтересованностью. Плавно отвела взгляд, чуть улыбаясь. Задумалась. Потом стала качать головой, словно не веря во что-то. Задрожал подбородок. Сильно зажмурила глаза, но слезы находили щелки, чтобы вырваться.
Я почувствовал, что сейчас взбешусь из-за этой дуры!
— Через пять минут начинаем прием, — поднявшись, сообщил дрожащим от нервного возбуждения голосом. — Приведите себя в порядок!
Я хотел сказать еще много чего, но только бессильно потряс головой от возмущения и выскочил из кабинета, хлопнув дверью. Пошел было в одну сторону, но передумал, остановился. В коридоре сидело несколько больных, они все внимательно следили за мной. Меня передернуло. Я ринулся на улицу.
Наш брак с Элеонорой наконец-то расторгли.
Мы долго смеялись, купили шампанского.
Позвонила теща, инициатор нашего развода, поздравила, тоже посмеялась. Элеонора выпила лишнего, пролила свой фужер мне на голову, когда мы лежали в постели. Долго ухохатывалась, потом, отвернувшись, плакала, поскуливая и закрыв лицо руками.
Я задумался о том, что, в принципе, она далекий от меня человек.
Приподнялся, чтобы выключить бра, посмотрел на нее спящую.
Какой у нее все-таки острый нос…
Интересно, было у нее что-то с Вадимом? Спрашивать не хотелось, да она бы и не ответила. Устроила бы истерику, а после нее молчаливый бойкот. Лучше не представлять.
Вадим больше не появлялся. Как выяснилось, он вернулся в Москву. Король-лев убежал, поджав хвост. Скатертью дорога. В нашем доме на него теперь табу.
Впрочем, как и на Лопатину. Поначалу Элеонора проявляла к ее личности нервный интерес и злое любопытство, но я не поставлял им пищи, и эти звери ушли куда-то вглубь.
Работать на старом месте мне осталось недолго. Предстояло трудоустройство в сельскую поликлинику. Дело в том, что Элеоноре захотелось жить в элитной многоэтажке, которую строили недалеко от нас. О доме и его будущих жильцах зарождались легенды. На покупку квартиры не хватало, и теща предложила следующее: мы фиктивно разводимся, я начинаю работать в селе, откуда теща родом и где у меня нет жилья, и очень скоро мне его выделяют (половина администрации — тещина родня). Таким образом, у нас две квартиры, мы их продаем и покупаем новую. Кроме того, теще обещали приберечь для меня место в министерстве здравоохранения, так что жизнь впереди открывалась такая, о которой нечего грустить.
Лопатина вообразила себя сильной женщиной. Стала холодна и высокомерна со мной.
Цирк…
Была середина мая, и выпал снег.
Влажные хлопья миллиардами десантировались на город. Послушные злому ветру, они врезались в лица, зонтики, лобовые стекла, скапливались на каждой ветке, пряча яркую зелень листвы. Это была не зима и не лето… Не осень и не весна… Впрочем, почему не весна? Весна. Просто ТАКАЯ весна. Редкая. Для кого-то — единственная за всю жизнь.
Наступил вечер. Буран утих. На улице стало темно, холодно и непривычно.
А дома — уютно. Мы с Элеонорой смотрели телевизор и грызли семечки. Передача «Скрытой камерой» заряжала хорошим настроением.
Застрекотала бешеная канарейка — наш дверной звонок. Мы никого не ждали и никого не хотели видеть, поэтому напряглись.
— Открой, — сказала мне Элеонора, нервно отряхивая шелуху со своего красного спортивного джемпера.
— Это наверняка к тебе, — я упрямо глядел на экран. — Твоя барахольщица из Турции вернулась.
Канарейка стала орать с такой интенсивностью, будто призывала спасти ее от насилия.
Элеонора уничтожила меня взглядом и резко вышла из комнаты. Я сделал телевизор потише.
Но какой-то сбивчивый диалог женщин разобрать не смог, только почувствовал опасность и насторожился. Элеонора крикнула меня.
Я вышел.
Лопатина… Бледная, глаза злые, одурманенные, рот открыт, рыжие волосы торчат во все стороны, будто таскали за них. Стоит в халатике и тапочках, дрожит.
Элеонора тонет в своей беспомощности, смотрит на меня, словно задает все вопросы мира.
— Собирай вещи и пошли! — грубо приказала мне Лопатина, буравя взглядом рецидивистки.
— Что?.. — еле слышно пробормотал я.
— Повторяю: быстро собирай свои вещи! Ты уходишь со мной! Будешь жить у меня! Понял?!
От нее несло водкой.
— Прекращай игрульки, — сказал я ей строго. — Иди домой.
Она вцепилась лапками в дверной косяк, как обезумевшая белка.
— Я никуда не уйду!
— А по какому праву, — начала Элеонора тоном, в котором смешались фальшивое извинение и скрытая агрессия, — вы вообще… ТУТ?!
Лопатина быстро перевела взгляд на нее.
— По праву нашей с Эдуардом любви друг к другу.
Я остолбенел.
Элеонора с глупой улыбкой посмотрела на меня, затем опять на Лопатину. Постепенно рассмеялась и с обманчивым дружелюбием, снисходительно стала объяснять ей:
— Вы очень симпатичная женщина, у вас есть поклонники, даже из Москвы приезжают, но… Не теряйте время на моего мужа, хорошо? Вы не в его вкусе, поверьте. Я даже не могу на вас обижаться и ревновать, это просто смешно… Неприлично смешно.
Я отвел взгляд в сторону, слегка кивая в знак согласия.
— Если бы то, что вы говорите было правдой, снег летом пошел бы!
— Интересно, а вам он тоже любит целовать пальцы ног? — оборвала нас Лопатина. У нее дрожал подбородок, в глазах смешались боль и торжество, как у фанатички, бросившей в огонь что-то ценное.
Элеонора мгновенно покраснела. Оглушенно смотрела на Лопатину.
— Он начинает с мизинца, — коварным шепотом продолжала эта ведьма. — Называет его гномиком и…
— Убирайся отсюда! — не выдержал я. — Убирайся!!!
— Тихо!!! — истерично закричала Элеонора. Я опешил. Она смотрела мне в глаза — по-новому, будто искала там десять отличий от меня прежнего. — Я не отпущу эту девочку… Мы будем разбираться… — Она обернулась к Лопатиной. — Вон туда идите, на кухню… Можете не снимать… свои тапочки.
— Э-ля! — сказал я многозначительно, но ответной реакции не было. Женщины прошли мимо меня, сконцентрированные как спортсменки перед соревнованием.
Лопатина с видимым облегчением опустилась за стол, положив на него локти; старалась ни на кого не смотреть, выжидала. Элеонора хотела присесть напротив, но передумала. Отошла к холодильнику, прислонилась, скрестив руки на груди; буравила взглядом затылок визитерши.
